Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Итак, мои дед и бабушка ждали гостей. Я, конечно, гостем в этом, как говорится, доме не считался: я был свой. Поэтому, поговорив со мной совсем немного, совсем коротко, семейство продолжило свои занятия. Баба Клава, не полностью закрыв за собой дверь комнаты, вышла на кухню /описание этой, также коммунальной, квартиры будет ниже/, дед, закрепив на спинке железной кровати широкий кожаный ремень, – для затачивания на нем своей «опасной» бритвы, – стал готовиться к бритью, Юрий /я его никогда не называл дядей, поскольку разница в возрасте между нами была всего 10 лет /вернулся к своему чтению: он, когда мы с мамой пришли, с увлечением читал какую-то книгу.

Не в первый раз видя, как дед бреется или же готовится бриться, я все-таки опять стал наблюдать за этим делом. Наблюдал я всегда с расстояния, инстинктивно страшась этой его длинной – я догадывался – острой-преострой бритвы. И при этом, помнится, у меня всегда рождалась мысль: как это дед не боится так безбоязненно, смело орудовать этой страшной штуковиной?..

Привычно наточив бритву таким способом и намылив щетину лица мылом, дед стал бриться. В бритье деда, глядючи со стороны, были и смешные моменты, – когда он брил на щеках и под носом. В первом случае, он, для выпуклости щек (дед был худощав), надавливал языком изнутри – по необходимости – то на одну, то на другую щеки; во втором – он, для удобства бритья в этом месте, а также и соблюдая, так сказать, технику безопасности бритья «опасной» бритвой, брал себя двумя пальцами левой руки за кончик носа и, на нужную высоту, поднимал его кверху.

Умело побрившись, кстати, при свете абажура /такую деталь: делал ли он себе при этом случайные, мелкие порезы бритвой, – не помню; в том смысле, что – может да, может нет/, дед помолодел, вообще-то он тогда и так был не старый. Чтобы представить себе его возраст, – нужно к моим тогда годам прибавить 42 года. К слову сказать, баба Клава была старше мужа на 2 года, меня – на 44.

Что-то там, в кухне наладив, – быть может, жарение картошки, – баба Клава на какое-то время возвратилась в комнату.

– Хочешь «Ливерной» колбасы, сыра, хлеба с вареньем? – спросила она мена, зная отдельные мои, любимые кушанья.

Почти никогда не отказываясь от чего-нибудь вкусного, я, кивнув головой, сказал утвердительное.

– Колбасу и сыр бери прямо со стола, а я еще поднарежу, – сказала она и занялась приготовлением моего «бутерброда» – хлеба с вареньем.

Пока она делала «бутерброд», я принялся за «Ливерную» колбасу и сыр. Поев, я стал жевать уже готовый «бутерброд», который для уточнения, представлял собой не тонкий кусок белого хлеба, намазанный толстым слоем варенья, – в те времена обычно – яблочного, сливового, из крыжовника или смородины.

Восстановив должный порядок на столе: поднарезав 2–3 кусочка «Ливерной» колбасы и примерно столько же сыра, баба Клава опять пошла на кухню. Не без аппетита поедая свой «бутерброд», я пошел следом за ней. Когда мы вышли, то со стороны входной двери в квартиру послышались громкие музыка и пение. Квартира бабушки, опять скажу, была коммунальная, как за мизерным исключением – и все квартиры в те годы. Вкратце: в трех ее – квартиры – комнатах проживало в сумме 11 человек; или три семьи. Каждая семья имела в квартире по комнате, хорошо помню, небольшой. Например, комната бабушки и ее домочадцев имела приблизительно 12–14 квадратных метров площади. /Обстоятельное описание этой квартиры будет всё же ниже/.

Через несколько секунд входная дверь открылась, и в квартиру вошел один из соседей бабы Клавы, которого звали Михаил. Все же в квартире звали его попросту – Мишка. Мишке было примерно лет 35. Замечу: регулярно бывая у бабы Клавы, я его частенько видывал скорее пьяным, чем просто навеселе. И когда он бывал таким, то всегда играл на гармошке и пел. Музыкальности, помню, было в том мало.

Временно стихнув, для открывания входной двери и закрывания ее за собой, Мишка опять принялся, как говорится, «выдавать свой талант».

запел и заиграл передо мной и бабушкой Мишка, продолжая песню, начатую, видимо, еще на улице, –

Третью и четвертую строчки данного куплета этой песни – Мишка «исполнил», как положено, – дважды.

У Мишки была семья: жена и дочь, которых в то время не было дома. Жена у Мишки была женщина лет также 35-ти, небольшого роста, трезвая, нормальная, добрая. Звали ее, необходимо сказать, Полина. Я ее звал, разумеется, тетя Полина. Работала она, насколько я вообще это знаю, почтальоном. Дочь у Мишки была – по возрасту – примерно моя ровесница; но малоподвижная и, так скажу, маловеселая. В дальнейшем, когда ей было лет 7–8, ее положили в больницу с диагнозом, по-моему, полиомиелит. После больницы я ее уже видел только на костылях. Вместе с тем, последующую судьбу этой тогдашней девочки, которую звали Люся, я не знаю; но я в таком вопросе не любопытен; не знаю, потому что в 1958 году, повторю, дом, в котором жила баба Клава, был снесен и все ее прежние соседи, в частности, по квартире разъехались по новым, другим адресам.

Здесь я также немножечко остановлюсь: очень хочется вспомнить, как мы вдвоём с этой Люсей, точно играя в новую для себя игру, дёргали друг у друга шатающиеся молочные зубы. Дело это происходило, надо ли говорить, в квартире, где проживали мои бабушка и дедушка; если точнее, то в комнате их. Дёргали мы их, свои шатающиеся молочные зубы, как очень, очень многие знают и помнят, с помощью толстой, достаточно прочной нитки (таковую нитку тогда называли – «суровая»), которую одним концом привязывают к «удаляемому» зубу, а другим – к ручке двери. Если зуб «удалялся» у меня, то я оставался на месте, в комнате, а Люся, выйдя из комнаты, закрывала – как могла – резко, рывком дверь её (дверь, на всякий случай скажу, открывалась внутрь, внутрь комнаты). Таким же точно образом «удалял» ей зуб и я.

Не раз в этой домашней, безобидной, почти совершенно бескровной «хирургии», которая, надо сказать, происходила не однажды, случались сбои, в основном – из-за боязни какой-никакой боли. Я, да и Люся, – мы иногда хитрили. Например, когда зуб «удалялся» у меня, то в момент решительного закрывания двери, я быстро устремлялся за ней, за этой закрываемой дверью, и эта нитка, так и не успев натянуться струной, как надо, не совершала никакой работы. Безусловно, точно также делала иногда и Люся, поскольку мои добросовестные усилия – по выдёргиванию в свою очередь у ней зуба – не приносили порой никакого, никакого результата.