Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

Юстиниан расхохотался: – Я же обещал, что выставлю тебя, то бишь, твои картины.

Перипатетики уверяли, что при социализме люди воровали у себя, и это было плохо. Недопатетики твердили, что при капитализме человек ворует не у себя, и это вполне допустимо. А в искусстве это даже стало повсеместно поощряться. Вы посмотрите, как люди в кинозале сочувствуют воришкам, которые проникли в банк и намереваются его ограбить. Но им мешает система сигнализации, из-за которой в банк вот-вот нагрянет полиция. Но все страхи позади, мешки с деньгами уложены в багажник, машина пересекает границу другого государства, воры на свободе, и люди облегчённо вздыхают. Ура, у героев всё получилось!..

– О чём это свидетельствует? – вопрошают недопатетики. – Да о том, что простые люди сочувствуют таким же простым людям, хотя они и воришки. Ну, не нравятся людям упыри-банкиры! Как говорится, пепел класса стучит в их сердца.

Перипатетики клеймили позором недопатетиков за узость их мышления. Как можно сочувствовать грабителям, если в обворованном банке лежат вклады, сделанные теми же простыми людьми?

– У простых людей нет вкладов в банках. У них вообще нет средств к существованию, кроме крохотных зарплат и мизерных пенсий, – парировали недопатетики.

– Так это же ваши решения, ваши голосования довели старокачельцев до такого уровня жизни. Так это же вы и лоббируемые вами хозяйственники, на местах раскрадываете бюджетные средства, – негодовали перипатетики. А эти средства – не что иное, как налоговые сборы. Вы крадёте народные деньги.

– Если мы чего и прикарманиваем, то исключительно средства, поступающие от продажи природных ресурсов, – оправдывались недопатетики и левые уклонисты.

Теледебаты переросли в дебаты на старых и проверенных площадках. Люди снова потянулись на Гужевую площадь и потребовали все законодательные мероприятия снова проводить под фонарём. Избиратели не доверяли электронным голосованиям: слишком уж сомнительными стали выглядеть принимаемые решения. Даже сами депутаты удивлялись чудесам, происходящим в Высокочтимом Выпендрионе. Решения, которые в ту бытность принимались от фонаря, теперь стали казаться наиболее верными и оправданными.

В Усушке наша троица фольклористов обосновалась в местной гостинице «Савой».

Когда Гарик в ресторане при отеле решил выяснить, что означает сиё название, то метрдотель даже удивился:

– Савой, чужой. И что ты такой непонимчивый!

– У нас принято говорить «свой», а не «савой», – возразил было Гарик.

– Вы там где – то сами по сабе, а мы тут сами по сабе.

– Слушайте, парни, да тут не народ, а кладезь для искателей фольклора! – обрадовался Смычкин. – Есть, где меха развернуть!..

В тот же день Смычкин отправился в Управу улаживать дела с получением местной лицензии по сбору фольклора, а Гарик с Осей вышли на базар и начали искать интересных собеседников. Самыми словоохотливыми оказались мужики с пивными кружками, которые толпились около пивного киоска. Они брали по несколько кружек и расходились, кто куда: на скамейку в сквере, на крыльцо почты, на крыльцо магазина, к нескольким бетонным блокам, которые остались от какой-то незаконченной стройки. Парни подходили к тем, к другим, к третьим. Около стоящих мужиков среди блоков нашёлся рассказчик, который травил байки про вылазку на охоту. Оказалось, что они с друзьями пришли среди ночи к одному приятелю, чтобы вызволить его из семьи ради интересного отдыха на природе, а его мать воспротивилась, говоря на малопонятном языке:

– Да куды это вы, на ночь глядя пойдетё, ноги в непроходимом лесу побьетё, в такой-то темени глаза выколитё…

Другой мужчина рассказывает, как жена его привела соседку на участок и показывает розы:

– Видите, роза вся в бублах, точно полное лето цвести будет!

В третьем месте, куда со своими кружками подошли Гарик и Ося, один мужчина, сидящий на возу с сеном, окликает другого, стоящего на страже купленного пива:

– Вася!

– Аушки? – отвечает вопросом Вася.

– Иди сюда, тут бастрык отвязался, надо воз стянуть, а то он дорогой развалится.

Оказались они в компании, где собрались не просто любители пива, но ещё и политически подкованные товарищи. Там один из собеседников выдаёт такое интересное суждение:

– Тут, намедни, я вычитал в «Старокачельских ведомостях», что в Старой Качели испокон веков восточные народы тянулись к западным идеалам. Ну, да, тянулись. Я согласен с этим. А зато западные народы, в свою очередь, вечно тянулись к восточным землям.

Наслушавшись разных историй, изрядно потратившись на пиво с вяленой воблой, полупьяные друзья вернулись в гостиницу «Савой» и поделились со Смычкиным добытыми фольклорными артефактами. А каждую стоящую находку Владлен оценил по изобретённому им же самим прейскуранту: по десять шкробов за редкое слово, по тридцать – за интересный рассказ из цикла «народное творчество» и пятьдесят шкробов – за старинную народную песню, которая ещё не звучала ни с одной сцены, ни на одной радиоволне.

Когда добытые духовные ценности Смычкин конвертировал в материальные, Гарик выразил недоумение из-за недополученных сорока шкробов:

– Послушай, Смычкин, побойся бога! Я выдал тебе пять новых слов и одну историю, а ты «отслюнявил» мне только тридцать шкробов. – Гарик применил новое слово, услышанное от любителя пива, но забыл его записать и сдать Владлену в качестве находки.

– Вот теперь я слышу истинно народное слово, а не какую-то там задрипанную историю про охоту. За слово «отслюнявил» плачу тебе с надбавкой. А вот слово «бастрык» ты не объяснил мне.

– Ну, это жердь на сенном возу, с помощью которой притягивают сено или солому к телеге. Ещё её называют «притужина», то есть, жердь служит, чтобы потуже закрепить воз.

Смычкин остался доволен объяснением и протянул Гарику ещё десять шкробов.

В свою очередь Ося тоже выразил недовольство суммой, которую отстегнул ему босс. Но он умел выждать подходящий случай, чтобы его аргумент сработал в глазах начальства с большим коэффициентом полезного действия.

– Был слеп Гомер и глух Бетховен, – цитирует чьи-то стихи Ося.

– Скуп Смычкин, глух к чужой беде, – выдаёт экспромт Гарик. И оба они искоса смотрят на Владлена. Тот насупился и со скрипом зубовным полез в грудной карман пиджака за толстым бумажником. Отвернувшись от улыбающихся приятелей, Владлен помусолил грантовые шкробы, отсчитал три-четыре купюры и подал их Осе:

– На, купи себе ботинки, но безо всякого шика.

– Да уж, не очень-то пошикуешь на эти гроши. А обувь моя сносилась исключительно на службе.