Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни

И вот что изрёк Владлен Валерьянович: „Вечная память тебе, НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ. Имя твоё неизвестно, любовь твоя к старокачельской поэзии бессмертна“».

В Старой Качели один автор написал травник и назвал его «О, травы!» Издатели не проследили за компьютерным набором обложки и книгу послали в серию, не глядя. А когда лечебный травник вышел из типографии, то на обложке красовалось название «Отравы». Книга вызвала переполох, её приказали запретить продавать. Часть тиража ушла под шумок к читателям, а большая пошла под нож. Сам автор прослыл отравителем.

Когда у обескураженного и лишённого гонорара автора книги журналисты Сверчков и Щекоткин спросили:

– Господин Пихенько, что вас заставило сесть за книгу о травах?

Он ответил, что виной тому падение интереса к медицине общей практики.

– Вы сугубо сельский житель, но не специалист по ботанике, к тому же человек без специального филологического образования, откуда вы знаете травы, особенно волшебные: плакун-трава, разрыв-трава, трава нечуй-ветер, одолень-трава?

– Зачем мне их знать? – удивил ищущих сенсаций корреспондентов Пихенько. – Кому надо, тот пусть сам проверяет их волшебную силу. Во всяком случае, у меня на участке эти травы картошку с луком не заполоняют.

Слух о своеобразном человеке из предместья Старой Качели сразу же прошёл по всем забегаловкам Усушки и докатился до ушей вездесущего Гарика.

Он тут же предложил Осе разыскать его.

– Ты только посмотри, сколько у него всяких словечек и выражений – настоящий энциклопедист по части фольклора. Гарик стал цитировать текст травника, чем немало удивил и Осю.

Друзья тут же решили, что экспедиция должна выезжать на поиски Пихенько, который проживал в какой-то недалеко лежащей Осьмушке.

Изобретатель Уклейкин вышел прогуляться по центру Старой Качели и случайно заметил на Гужевой площади давнего приятеля Жоржа Пихенько. Тот шёл в своем длиннополом пальто, заложив руки за спину, и весь его вид выражал какую-то занятость внутренними раздумьями. Губы Жоржа словно бы что-то нашёптывали, словно бы вели с кем-то затянувшуюся дискуссию. Иногда в ход шла голова, которая с чем-то не соглашалась и запрокидывалась на сторону, отчего кепка чудом удерживалась на макушке.

Уклейкин дождался, когда Пихенько подойдёт ближе, и бросился к нему с объятьями.

– Ты где закатился в ямку, не видать, не слыхать?

Пихенько поначалу даже опешил от внезапной встречи с Уклейкиным.

– Да так. Всё, как обычно: сад, огород. Сам-то чем промышляешь? Всё ещё наукой?

– Зазнался, брат, совсем не звонишь мне, – хлопает по плечу Жоржа Уклейкин.

– Я себе-то звоню только когда я не дома. А ты чего ни разу не появишься у меня? Всё трудишься на научной ниве и за собой совсем не следишь. Оделся бы приличнее. Как говорится, ест орехи, а на зипуне прорехи…

Надо сказать, что Пихенько удивился встрече и даже обрадовался при виде изобретателя, когда-то оказавшему ему помощь в установке привезённой из Варшавы отопительной системы. Тогда-то они и познакомились. Уклейкин легко вник в зарубежный агрегат и стал устанавливать по всем правилам эксплуатации с полным соблюдением правил пожарной безопасности. Пихенько радовала работа нового знакомого, и каждый вечер, по окончании дел, он устраивал распитие своих самодельных вин, сопровождавшихся долгими беседами двух неординарных людей на самые разные темы, от техники до политики, от сельского хозяйства до народного фольклора.

Уклейкин хоть и не в рифму процитировал шутку Жоржа «про девок из Варшавы, которые любят член шершавый».

Пихенько просиял от удовольствия, что его фольклор живёт в народе.

Встреча вывела его из раздумья, и у Жоржа появилось желание побеседовать с нормальным человеком, каких все меньше оставалось в его нынешнем окружении. Разговор завязался вокруг огорода и сада, где затронули урожай текущего лета, вспомнили про сорта, которые прижились в саду Жоржа с лёгкой руки Уклейкина. А добыл он саженцы элитных сортов яблонь в экспериментальном саду при ведущем сельхозинституте Старой Качели. Надо сказать, по великому блату, благодаря своим связям с людьми из мира науки.

– Значит, сад твой благоухает и плодоносит.

– Да, дарит нам с Нюрой и хлопоты, и радость великую.

– Не знаю, сам я не сажал деревья, – сказал Уклейкин с некоторым сожалением.

– Может, оно и лучше. Со временем даже плод познания может превратиться в яблоко раздора.

– Это ты на прекрасный пол намекаешь? – улыбается и обнажает золотую коронку Уклейкин.

– Хорошие девушки на хорошем счету.

– Ты хотел сказать на солидном счету?

– Ну, да. У нас теперь все понятия получили определённую направленность.

– Согласен, это, скорее всего, сконцентрированное отражение предельных состояний, свойственное переходному периоду к новому общественному мировоззрению – обобщает сказанное Уклейкин.

– Солидный счёт – это мечта каждой девушки, прибившейся к обладателю оного.

– Да, брат Пихенько, к нам такие девушки не прибьются.

– Ничего не поделаешь, брат Уклейкин. Хотя, я скажу тебе, не всё ещё похерено: ты вполне можешь изобрести нечто такое, что заставит если не содрогнуться мир, то хотя бы вынудит его раскошелиться. И ты поймёшь, что радость открытия должна сопровождаться брызгами шампанского и звоном литавр.

– Но ты тоже ещё не исчерпал своих возможностей. Кто знает, вдруг ты пойдёшь в политику и на этой ниве сделаешь себе блестящую карьеру. Теперь открылись такие обстоятельства, что любой прохиндей может стать фигурой на шахматном поле.

– У тебя, Уклейкин, словарный запас позитивных слов бедноват. Каждый политик в твоих устах числится прохиндеем, независимо от того, друг он тебе или недруг.

– Вспомни, что сказал Сократ: «Платон мне друг, но истина дороже». Вот я и исхожу из этого постулата. Только и всего.

– И всё-таки, каждого политика причислять к носителям козней и махинаций – это ошибочная тенденция.

– Есть же люди, которые возносят иных политиков и рассматривают их как богоравных, а потом разочаровываются в них. Вот я и не хочу повторять чужих ошибок. Лучше думать о своих открытиях и изобретениях, чем пресмыкаться перед сильными мира сего. Если станешь достойным, то они сами пожелают увидеть тебя.

– Да, брат Уклейкин, ты неисправимый фантазёр.

Смычкин обрадовался, когда сотрудник департамента по издательским делам Корнеев позвонил ему и сказал, что с книгой избранного всё решилось в лучшем виде. «Сдавай рукопись!» – эта фраза была такой долгожданной для Владлена, что он тут же отложил поездку в Осьмушку и сел за работу. Три дня и три ночи ушли на подготовку макета. Благо, что Смычкин успел овладеть компьютерной программой по формированию макета сборника. Попрошу, чтобы корректоры тоже поработали над текстом, решил автор будущего сборника стихов, который он давно ещё задумал назвать не иначе, как «Чары». Смычкин считал, что каждое его стихотворение очаровывает женщин, поэтому он ничуть не сомневался, что именно это название и произведёт впечатление и на пишущую среду в Старой Качели. В частности, он верил, что критики обязательно должны будут заметить его новую книгу.