Павел Бессонов - Повести (сборник)

Сырой туман был плотен, хоть бери на ощупь. Солнце чуть подсвечивало восточный край неба. Из будки вылез Лохмач, старый пёс грязно-белого окраса с чёрными пятнами. Лентяй и хитрован, он никогда не лаял, и только в полнолуния иногда жалобно подвывал. К хозяину он подполз на брюхе, повизгивая от подобострастия.

– Здоров будь! – потрепал его по холке Василий Артемьевич, в то время как Лохмач норовил лизнуть ему руку. Совершив обряд встречи хозяина, Лохмач деловито обследовал закоулки двора, кое-где оставляя метки, и лёг возле будки.

Под навесом слышался мягкий топот и похрустывание: кролики давно проснулись – а может, и не спали вовсе.

– Обжоры! – похвалил их Василий Артемьевич.

«Сегодня опять работы не будет», – огорчённо подумал он, взглянув на небо, и решил прямо из дома, не заходя на участок, поехать в контору. За него на участке Николай, он дело знает и зря на мокрую крышу не полезет. Но вот заработок упадёт, опять кое-кто подаст на расчёт. Новые и новые люди, а работа непростая, опасная. Теперь вот пришёл парень художницы, Виктор…

– Деда, деда, а что это так? – Анечка в ночной рубашке и материных туфлях уже выбежала во двор и обводит вокруг себя руками, не зная как назвать первый раз в жизни увиденное.

– Туман это.

– А что – туман?

– Ну, как пар из чайника.

– Пар? А где чайник?

– Иди в хату, Анечка, простудишься…

– Я не простужусь! Я большая!

Вот так же говорила и Саша, когда по утрам в одной рубашонке выбегала во двор, а Михайловна, тогда ещё живая и бодрая тёща Василия, раньше всех встававшая в этом старом, задолго до войны слепленном из кирпича и глины доме на краю теперь засыпанной и застроенной балки, поднимала её на руки и уносила в тепло. Тогда яблоня в углу двора была тонюсеньким дичком, а Лена, его Лена, была молодой и гибкой. Баба Лена…

Держа Анечку на руках, Василий Артемьевич вошёл в комнату, осторожно спустил девочку на пол и, подтолкнув под мягкое место ладонью, послал:

– Иди к бабе Лене…

Да, раз такая погода, надо идти в контору к прорабу, к плановикам, в бухгалтерию. В конторе этой работает он давно, и давно уже на крышах. Привык к такой работе, вроде бы и полюбил. Хотя за что её любить? В пыли, в грязи, на ветру. Может, потому, что здесь, на крышах, на высоте, легче дышится, есть ощущение простора? Это его последний год работы, потом пенсия. Но на одну пенсию не проживёшь, придётся где-то прирабатывать. Жена болеет, у дочки зарплата мизерная, зятёк беспутный смылся, ни слуху от него, ни духу.

– Вася, иди поешь, – и слова и голос привычны. Жена, его Лена.

– Иду, иду… – ворчливо отзывается он, прикрывая напускной грубоватостью чувство нежности к Лене, не проходящее с тех пор, когда он, после долгих скитаний и многих женщин, встретил её и прилепился, присох.

Лена как лет пять уже заболела, перестала работать, а потом внучку стала доглядывать. Перешла спать тогда в комнату дочери, отделилась от Василия. Объяснила как всегда мягко: «Вася, так я тебе мешать не буду, ворочаюсь я, встаю часто. Буду лучше там, с девочками». Иногда с вечера оставалась с ним ненадолго, лежала рядом, как в молодости, и он, засыпая, не слышал, как уходила.

Виктору первый рабочий понедельник запомнился, как дурной сон. Сладковатая, дурящая голову бражка, потом «червивка» или как её называют, «Долина смерти»… Бессвязные разговоры. Вспомнил, как рвался из вагончика по малой нужде, а Геннадий удержал, подвёл к углу вагончика, где было отверстие в полу:

– Давай, лей сюда…

И до дома Геннадий довёз… Это помнилось, а что дальше – нет.

Во вторник, к своему удивлению, Виктор проснулся рано и, что называется, чувствовал себя «как огурчик». Конечно, вчера он заснул очень рано, выспался. Обычно-то он перед сном что-нибудь читал или в комнате матери смотрел телевизор, а тут свалился засветло…

Мать сказала «доброе утро» и больше ни слова. Понятно, виноват. Влился в коллектив до выпадения памяти…

Окна в доме выходят на запад, да ещё затенены деревьями, в комнате полутьма. Прихватив со стола пакет с едой, приготовленный матерью, вышел во двор, глубоко вдохнул свежий прохладный воздух, кроме запаха увядающей листвы привычно пахнущий пряностями близкой конфетной фабрики. Глянул на часы. Ого! Надо спешить… Широким шагом, обгоняя так же спешащих на работу, понёсся к трамвайной остановке. В закрывающиеся двери втиснулся последним, подперев снизу девушку в светлом плащике с короткой растрёпанной причёской. Двери трамвая поползли поперёк спины и трамвай тронулся. Стоя на нижней ступеньке, Виктор по-прежнему удерживал на себе девушку, не достающую рукой до поручня.

На ближайшей остановке из вагона вывалилось несколько человек, но девушка осталась и передвинулась вглубь вагона, уцепившись за боковой поручень. Теперь она стояла лицом к Виктору, и он мог её разглядеть. Светлая кожа лица с лёгким румянцем, голубоватые глаза с чётким ободком, чёлочка надо лбом чуть кудрявится. Нос прямой, с чуть вздёрнутым кончиком. Девушка дышит приоткрытым ртом, ещё не отошла от бега к остановке, наверное. Виктор, обычно державшийся в вагоне транспорта, набитого до отказа, «инертным телом», теперь, оберегая девушку, напрягался, изо всех сил упираясь в поручень. Одновременно и мозги напрягал: что-то сказать подходящее по случаю, чтобы обратить внимание девушки. Трамвай, качавшийся на ходу, как пьяный, резко затормозил, и девушка, навалившись на Виктора, чуть слышно сказала: «Извините!» Но и этот благоприятный для знакомства момент Виктор упустил, а девушка уже выходила из вагона. В последнее мгновение она улыбнулась, на щеках возникли ямочки, и толпа вынесла её куда-то. Виктор из-за своего роста – голова выше окна в вагоне – и близорукости, сразу потерял её из вида. Только негромкое «До свидания!» донеслось до него. Как он потом бежал дворами к работе, Виктор не смог бы вспомнить даже на допросе, но зато запомнилась она, эта девушка со светлым лицом, улыбкой с ямочками на щеках и ничего не значащей фразой: «До свидания!..»

– Вот он, Василий Артёмьевич, явился – не запылился… – Рядом с Геннадием стоял худощавый, среднего роста старик в простецкой синтетической куртке на пуговицах, давно, впрочем, знакомый Виктору, Василий Артемьевич Рябовол, звеньевой, главный начальник в этой команде.

– На работу надо приходить вовремя, – ворчливо, но не резко изрёк звеньевой. Он, конечно, узнал Виктора, но вида не подал.

– Василь Артёмыч, вы не сердитесь на парня, исправится. Если что, на поруки возьмём… – дурачился явно Геннадий.

Да, Геннадий умеет разрядить обстановку, и вот уже Рябовол криво улыбается своей изуродованной щекой.

– Витек, идём со мной, – Геннадий кладёт руку на плечо Виктора. – Я тебе курточку подобрал, а пиджачок сними. Штаны дома найдутся поплоше? Поищи, пригодятся…