Павел Бессонов - Провинция (сборник)

Почти год знает он эту женщину близко – куда уж ближе! – и опять она для него загадка. Вроде бы принадлежит ему и душой, и телом, а вот такого взгляда, каким глядела она на лысоватого, ни разу, даже в самые счастливые минутки, не подарила она ему. Виноват он, что ли, что не понимает стихов, что для него они, ну как это сказать, мешанина слов и больше ничего. Розы-морозы, кровь-любовь…

Станислав Воротов так и не женился на Лидии Васильевне. Вначале даже хотел рассчитаться с работы, но тут сама Лидия переводом ушла в другое учреждение. В городской библиотеке по просьбе Воротова молоденькая библиотекарша выдала ему несколько тоненьких книжечек поэзии. Он вернул их вскоре все, и когда библиотекарша профессионально поинтересовалась: «Понравилось вам что-нибудь?», отрезал коротко: «Нет!».

Григорий Сумятин лежал на песке городского пляжа на берегу реки со странным названием Матыра. Впрочем, странным оно могло быть для других, но не для Григория. Послеобеденное июльское солнце исправно грело грудь и наметившееся брюшко. Григорий, давно не приезжавший в родные места, нежился и вспоминал детство, школу, пацанов. Походил тут по городу и никого не встретил. То ли разъехались, то ли ещё хуже. Николай точно умер, не дотянув до сорока. Сердце… А девчонки, поди, выросли и изменились так, что не узнаешь. Да и сам он из высокого хилястого парня в бугая разросся. А Зина уехала учиться в какой-то мукомольный техникум. Тоже, поди, теперь её не узнать. Зина…

Она пришла в школу из другой, после переезда родителей, и сразу запала, что называется, в душу Григорию. Только Григорий долго не осмеливался подойти и поговорить, тем более в десятом классе зимой его одолевали фурункулы. Невысокого роста, с мелкими чертами чистенького лица, она не была красавицей. Красивыми были её волосы – тёмно-каштановые, волнистые без завивки. Он стал провожать её и подругу её Шуру, говорливую девчонку. Сам обычно молчал, Зина мало что говорила, зато Шура управлялась за троих. Проводив девочек, Григорий бегом бежал домой, потому что мать не упускала случая поругать его за задержку в школе, чему она не верила.

– Опять где-то шлялся. Молчи, молчи! – кричала мать, хотя Григорий и слова не говорил. – Придёт отец из больницы, устроит тебе порку, не посмотрит, что так вымахал…

Солнце почти коснулось верхушек вязов старого парка, скоро там заиграет духовой оркестр железнодорожников, но Григорий туда не ходок. Пойдёт домой к матери, оставшейся одной после смерти отца, будет слушать бесконечные её жалобы на соседей, особенно о фронтовике, по её словам, фиктивном, скорее всего власовце или бывшем полицае, будет смотреть телевизор чёрно-белый, на две программы, и потом завалится спать.

Прошло почти две недели его отпуска, он уже начал скучать по своей «королеве», жене Валентине, оставшейся ввиду работы с дочкой в уральском городке, куда Григория забросило распределение после техникума. Теперь вот захотелось пройти по улочке, где стоял дом родителей Зины.

Он с трудом вспоминал эту улочку и еле определил тот дом, утонувший в разросшихся деревьях, с палисадником огороженным старым штакетником. Замедлив шаг, Григорий подошёл ближе, и тут заметил, что его с не меньшим вниманием рассматривает стоящий у калитки мальчик, худенький, с мелкими чертами лица и оттопыренными ушами.

– Ты кто? – спросил Григорий, заранее почему-то уверенный в том, что это её, Зинин, сын.

– Саска, – показав щербатинку, улыбнулся мальчик.

– А маму твою как звать? – заискивающе в ответ улыбнулся Григорий.

– Зина. Здесь она, у бабушки.

Ожидал Григорий такой ответ, но услышав – растерялся. В этой своей растерянности зачем-то потрогал штакетник забора, словно проверяя на прочность, посмотрел на авоську, в которой лежало полотенце и старое покрывало, на небо взглянул…

– Ну, зови мать-то, – неуверенно буркнул, и мальчик, видимо, не избалованный вниманием взрослых мужчин, убежал бегом.

…Григорий робел перед женщинами и женился скорее по инициативе «королевы», работавшей с ним в одном цеху. Он и поцеловал-то Валентину первый раз за свадебным столом, под команду: «Горько!» Мать на свадьбу не пригласил, боялся, что она расстроит дело, и она на него и, конечно, на Валентину обиделась страшно, что и всегда поминала в письмах.

Валентина тоже с характером, так ни разу и не поехала для знакомства со свекровью за все семь лет. Жили Григорий и Валентина ровно, тихо, обижаться ему не на что. Только что-то всё же его точило исподволь. Один вопрос не давал покоя, и перед отъездом к матери, вечером, когда Валентина к нему уже спиной повернулась, Григорий, весь напрягшись, замирая как от страха, спросил, как бы между прочим:

– Валь, а Валь, ты меня любишь?

Валентина к нему резко повернулась, сперва молчала, разглядывая его с удивлением.

– Куда тебе занесло-то, Гриша! Сколько лет не спрашивал и – на тебе! Я что, к чужим мужикам бегаю, или ты с ребёнком голодом сидишь? – и она опять повернулась к нему спиной.

Что верно, то верно… Так оно и есть.

Лежал Григорий молча, в потолок глядел, думал. Права она, конечно, но ведь есть и другая любовь, как в кино, к примеру?.. Услышав, как Валентина засопела во сне, уснул и сам. К вопросу этому не возвращался, но какие-то сомнения в душе остались. С ними и уехал в отпуск, к матери…

Зина шла к нему от калитки такая же вроде, какой помнил её по школе.

– Гриша! Вот кого не ждала. Ну, входи.

Григорий, пробормотав что-то вроде «здравствуйте», шагнул через порог калитки во двор и вслед за Зиной прошёл в маленькую ветхую беседку, окружённую старыми разлапистыми яблонями.

– Сашок, иди к бабушке. Дай с дядей поговорить, – строго оказала Зина, и тот послушно и весело убежал.

– Ну, рассказывай! – светло-карие глаза Зины улыбались Григорию, но он этого не видел, упорно отводя взгляд.

– Да чего рассказывать-то? – он сидел, не зная, куда деть большие свои руки, чувствуя, как на лбу проступают и бегут к вискам и переносью капельки пота. – Вот, шёл с реки, зашёл. Ты-то как? Парень, смотрю, у тебя совсем взрослый…

– Это мой старший. Ещё дочка есть… Подожди, я тебя яблоками хоть угощу. – Она встала из-за стола и пошла к дому, и Григорий только тогда рассмотрел её. Стала она покруглее в бёдрах, по-женски ловчее и мягче в движениях. А так всё та же!

Зина вернулась с большой миской яблок. Села, знакомым движением поправила прядку каштановых волос над лбом, улыбнулась.

– Изменилась я?

– Да нет, вроде. – Григорий посмотрел на неё посмелее.

– А седину не заметил? Седая я уже, Гриша…

Григорий взял яблоко, стал жевать, никак не освоясь с тем, что рядом была Зина. Та Зина…

В нагретом воздухе беседки пахло сухим деревом, яблоками. Жужжали бронзовые мухи, за порогом беседки земля скрывалась в кружевных тенях листьев. От дома доносились голоса старой женщины и детей.