Павел Бессонов - Провинция (сборник)

Не ощущая пока ни боли в ноге, ни слабости, Василий перемахнул бруствер ближайшей щели, прыгнул вниз, и в тот же момент его кинуло лицом в глинистую стенку укрытия, померк свет, исчезли звуки – так, наверное, приходит смерть.

Он очнулся, чувствуя боль и давящую скованность всего тела, нестерпимо ноющую ступню, вкус крови и комья земли во рту. В ушах тонко звенело, и звон этот шёл почему-то изнутри головы. Глаза не открывались – лоб и скулы до боли вдавились в подкладку сдвинутой на перед шапки, дышалось с трудом: нос, губы, подбородок – всё словно припечаталось к земле. Правая рука его, сжимающая рукоятку топора, которым Василий работал, закрепляя подкос, неподвижная, тянулась куда-то вверх.

«Жив!» – радостью ударило в сердце, и тут же возникло чувство страха.

Он рванулся – и ощутил своё бессилие перед тяжестью навалившейся на него земли, крикнул – и не услышал своего крика. Ничего, кроме того же непреходящего звона в ушах.

Страх нарастал, давил, мял душу Василия. Страх и обида теперь, когда он ранен, когда мог бы отлежаться в госпитале, отойти от бомбёжек и артобстрелов, от сырости землянок и ледяной воды рек и речек, на которых ему, солдату-сапёру, мостовику, пришлось собрать десяток паромов и мостов. Неужели в этой щели, придавленному, распятому глыбами земли, выброшенных взрывом фашистской бомбы, истекающему кровью, придётся умереть, не дойдя до победы, которая уже так близка?

Сколько времени прошло так – минуты, часы, вечность? Василий то впадал в спасительное забытьё, те вновь к нему приходило сознание, а вместе с ним и состояние мучительного ожидания – освобождения ли, смерти – всё равно…

Топорище вдруг выдернулось из задеревеневших пальцев Василия. Минуту спустя в ноздри ворвался сырой, пьянящий воздух апреля и возникло близко-близко чьё-то молодое лице с белёсыми бровями и испуганными немигающими голубыми глазами. Возникло на фоне тёмно-синего и такого же удивительно близкого неба. Потом острая боль в ступне кинула Василия в забытьё…

Слух помаленьку возвращался к Рябоволу, и, просыпаясь, он прислушивался к разговорам, стонам раненых, перестуку колёс. В том же вагоне санитарного поезда, который увозил Василия, оказался и Маслов, сержант его же взвода, круглолицый губастый неунывающий парень. С рукой в гипсе, из которого выглядывали концы бледных неподвижных пальцев, поблёскивая медалью «За боевые заслуги», он ходил по вагону, разносил миски с кашей и супом, шутил с медсёстрами. К Василию, как однополчанину, был особенно внимателен, подходил часто. Ранение у Маслова было серьёзное, пулевое. Кисть, как он сам говорил Василию, пробитую пулей из крупнокалиберного авиационного пулемёта, врачи собирали по косточкам, и надежды, что пальцы оживут, почти не было. Маслов знал, что отвоевался, и что хоть с такой рукой, но остался жив, откровенно радовался этому и был готов поделиться своей радостью с каждым.

– А что рука! – широко улыбаясь губастым ртом, говорил Маслов, двигая плечом. – Во-первых, левая. Потом, я же не баянист, а обнять кралю годится…

– Ты знаешь, как тебя откопали? – спросил он у Василия, как только тот стал слышать. – Нет, Рябовол, ты счастливчик! Наш Емшин стал перекликать после той бомбёжки. Тебя нет. Где? Тут кто-то брякнул, что, мол, прямым накрыло. А тут пацан, солдат из пополнения, приметил: у края воронки топор из земли торчит – и туда. Емшин орёт, матерится, а тот знай руками землю разгребает. А потом как закричит, голос тонкий такой: «Живой!» Тут мы подскочили, дёрнули тебя. Ну и в санбат. Меня-то на другой день немец из пулемёта достал, с утра налетали.

– Как… его фамилия как, парня того? – заволновался Василий.

– Фамилия? Не знаю. Он же только из пополнения прибыл. Меня на другой день в руку, а его прямо под каску, в шею. Сразу каюк… А звали Лёшкой, это помню – его тогда земляк, тоже из пополнения, так окликал.

«Лешка, Лешка…»

– …Да не Лешка я! Вот заладил, батя: Лешка да Лешка… – парень поддерживал Василия Яковлевича, обхватив правой рукой, а левой держал его сумку.

Подламывающиеся, словно ватные, ноги не держали Василия Яковлевича. Он с трудом выпрямил шею, поднял глаза на парня, смуглого, с крутым завитком смоляных волос, выбивающимися из-под спортивной шапочки. Тёмные выпуклые глаза парня под сросшимися бровями глядели весело и чуть насмешливо. Нет, это был не Лешка…

– Опоздаешь ты из-за меня на работу, – Василий Яковлевич почувствовал облегчение, огляделся: до своей остановки он не доехал совсем немного. – Я тут как-нибудь сам дойду, а ты давай, не опаздывай.

– Работа не волк, – парень усмехнулся. – Ты, папаша, не волнуйся, с работой улажу. Держи сумку свою. Вот и автобус подходит. Садись, я помогу…

– Не, не! Я пешком, тут рядом…

– Ну, батя, будь! Ещё сто лет живи! – парень блеснул зубами под тонкой полоской усов.

– Так не Лешка ты? – словно ещё на что-то надеясь, крикнул Василий Яковлевич ему вслед.

– Зови Лёшкой, если нравится… – и парень исчез за захлопнувшейся дверью автобуса.

В последние дни апреля в почтовом ящике вместе с газетами Григорий Рындин обнаружил письмо. Без очков с трудом определил по обратному адресу, что оно с Украины.

Сам родом со средней полосы России, Григорий жил в этом уральском городе более сорока лет, с тех самых пор, как привезли его сюда тяжелораненого в ногу на излечение в госпиталь.

Здесь он остался работать, женился, вырастил детей.

Письмо было коротким. На стандартном листе бумаги слепыми буквами под копирку было напечатано приглашение на встречу ветеранов дивизии. Григорий Васильевич перечитал несколько раз: «Краснознамённая… орденов…». Номер дивизии ему ничего не говорил, а место встречи, указанное в письме звучало знакомо. И вспомнилось…

…Из окопчика, наспех отрытого на пологом скате высоты, какую надо было отбить у немцев, Григорий, не поднимая головы – немецкий пулемётчик сразу же давал очередь – переговаривался со своим другом, Степаном Васильевым, лежащим в соседнем окопчике. Ждали команду к атаке.

– Вот, гады, как пристрелялись! – басил Степан. – Ну, подождите, доберусь до вас!..

Потом была атака. Пулемёт, не дававший поднять головы, почему-то смолк, и от тишины звенело в ушах, несмотря на глухой топот ног бегущих. Потом неровная линия бугорков на склоне высоты ожила вспышками выстрелов, визжа, налетали и рвались мины.

Григорий видел впереди равномерно раскачивающуюся спину Степана, словно заслонявшую его от несущейся рядом смерти. «Всё будет хорошо… – мелькало в мыслях Григория, – сейчас Степан добежит до немецкой траншеи, прыгнет в неё. А тут и я… «Бесшумно выросший прямо перед ним фонтан из крошева земли и дыма опрокинул навзничь…