Вадим Месяц - Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

– Рассказывайте, – сказал он устало. – Что вас сюда занесло?

Мы начали мямлить про любовь к литературе. Валяли дурака профессионально. Нашей задачей было его растрогать. Мол, бедные дети. Тянемся к знаниям. Сюжетом нашей истории десантник заинтересовался.

– А «Виконт де Бражелон» у них есть? – спросил он.

– Пока нет, но скоро будет, – поспешил ответить Лапин. – Мы можем держать вас в курсе новинок.

– А живете где?

В этом случае мы наврали радикально, перенеся наше местожительство в далекий микрорайон Каштак. В действительности я жил метрах в трехстах от техникума. Мой дом был виден из окна и сейчас, скрываясь нижними этажами за трансформаторной будкой и татарскими декоративными кленами.

– Сообщать родителям или сразу обратиться в милицию?

Мы напряженно смолкли. В милицию нас забирали по весне за попытку осквернения памятника славы в Лагерном саду. В школе обстановка была накаленной. Очередной проступок мог бы стать жирной точкой в нашей многообещающей творческой карьере. Мужик усилил напор:

– Делайте что хотите, но чтоб сегодня же три моих матраса были на месте.

– Какие такие три матраса? – возмутился я. – Не знаем мы про ваши матрасы.

Мы детально ввели его в курс дела, рассказав, что похищением утильсырья занимаются сейчас все пытливые школьники города.

– Это придумал Витька Мазаев, – добавил Лапин изобретательно и плаксиво. – Он первым начал сдавать матрасы.

– Мазаев? – удивился директор. – Я знаю Мазаева. И мать его хорошо знаю.

– Безотцовщина – главная составляющая трудного детства, – подло вставил я.

Директор посмотрел на меня исподлобья.

– Так. Фамилия. Имя. Отчество. Год рождения. Номер школы. Имена и место работы родителей.

Он взял листок бумаги и удивительно изящным для пролетарской руки почерком записал ахинею, которую мы ему выдали. Я свои биографические данные выдумал полностью, сообщив при этом, что родился не где-нибудь, а в Улан-Удэ. Сашук назвал имя одного чувака из враждебной тридцать второй школы. Я пожалел, что не представился другим подонком оттуда же. Самым сложным оказалось придумать место работы родителей. Сашук пробормотал что-то про Политехнический институт. Я рассказал историю своего родственника из Новосибирска.

– Отец… Он это… В органах…

Мужик зло усмехнулся и замедлил запись.

– В каких? – спросил он с разочарованием в голосе.

– В каких-каких. Полковник милиции.

Дядя Леня действительно был полковником и давал мне пару раз пощелкать из табельного оружия, предварительно вынув патроны. Бабушка воспитала и выкормила его наравне с остальными детьми во время войны, когда дед сидел в тюрьме. По непроверенным слухам, он тоже был ее ребенком, но она удачно скрыла это от мужа. Так что я почти не врал – лишь немного переводил стрелки.

– Тридцать вторая школа… Тридцать вторая школа… – дважды повторил дознаватель. – А почему тогда живете на Каштаке?

– Так родителям дали квартиры в новостройках, – догадался я. – А нас оставили в прежней школе. Друзья, любимые учителя. Вы ведь тоже педагог. Должны понимать. Сочувствовать.

Он недоверчиво посмотрел на меня и записал что-то в свой протокол.

– Так, товарищи. А теперь повторим все сначала. Без шпаргалки, пожалуйста, – прикрикнул он, заметив, что Сашук косит глазом в его записи.

У нас была хорошая память. Мы верили в то, что говорим, больше, чем в истину. Я бы на месте этого верзилы тут же поверил. Но он продолжил свое дознание и неожиданно спросил:

– Ну и как вам жилось в Улан-Удэ, Эрик Васильевич?

– Ну, а что тут скажешь? – артистично удивился я, поняв, что не знаю ни имени, ни фамилии этого папика. – Буряты они и есть буряты.

– И все?

– А что еще? – Я на секунду замялся. – Осколки татаро-монгольской орды. Наши люди. Копал однажды червей. Ко мне подошел бурят и спросил: «Ты их есть будешь?» Представляете, как у них голова работает? Мальчики в классе часто пукали. Нет чтобы в открытую. По-честному. Хоть посмеяться можно. Так они исподтишка… исподтишка… Хорошо, что мы сюда переехали.

Я удивился, заметив, что лицо директора неожиданно просветлело.

– Иди-ка сюда, – сказал он и, когда я подошел, дал мне громкий болезненный щелбан по лбу указательным пальцем.

Повторил эту же процедуру с Сашуком.

– Если не принесете мне «Виконта де Бражелона» на следующей неделе, завожу на вас уголовное дело. Распишитесь. Да, именно здесь.

– А вы матрасы со склада сдайте, – сказал Сашук. – Сами не ведаете, каким капиталом обладаете… Можете все у Мельникова скупить!

– Марш отсюда! – скомандовал он, подошел к двери и повернул ключ.

Назад мы уходили так же, как пришли. Через забор, у другой стороны которого стояли велосипеды. Мы видели, что директор курит в открытое окно и с вдумчивым интересом следит за нами. Я помахал ему рукой на прощанье. Он не ответил.

Дней через десять Мельников провел в своей лавке талонную реформу, и наши квитанции о сдаче тряпок аннулировались. У нас хватало на Дюма, Жюль Верна, Фенимора Купера и даже эротического Мопассана, которых вот-вот обещали завезти, но талоны больше не действовали. Мы с Сашуком подумывали облить ларек бензином и спалить его к чертям собачьим. Сколько трудов, умственных усилий, отчаянных жестов! Наши библиотеки увеличились книжек на десять, но до масштабов Кутявина и Штерна явно не дотягивали.

Я решил действовать в одиночку. Ночью, втайне от Лапина, я проник на территорию техникума и размотал тонкую стальную проволоку, которой вместо замка запирался склад. Потом довольно быстро перекидал матрасы через забор, хотя занятие – не из самых приятных. Они не поддавались, вырывались из рук, неуклюже борясь с моей воровской читательской страстью. Я перевез их на велосипеде в подвал нашего дома, складывая на раму по две штуки. Свалил на заплесневелый бомжовский диван, стоящий на пути к кладовкам. Никому, кроме меня, они не были нужны. За их сохранность можно было не волноваться. Я мог доставлять их в пункт приемки по одному хоть каждый день.

Мои труды были вознаграждены вторым томом «Графа Монте-Кристо» и «Белым клыком» Джека Лондона. Остальных наименований не помню, потому что вскоре мы с Сашуком увлеклись грампластинками. Под музыку хорошо танцевать медляки с девушками, а маленький диск Апрелевского завода хорошо ложится за фалду пальто.

Старшеклассники трясли с нас водку. Не деньги на водку, а именно водяру. Такой вот кодекс дворовой чести. Другую неприятность являли собой блатные. Школа располагалась в районе под названием Париж, а мы жили в Треугольнике. Полная психологическая несовместимость. Неприязнь и вражда.

Почему мы с Сашуком и Штерном оказались крайними – не знаю. Наверное, были слишком заметными на общем фоне: каждому хотелось вписать нам по шкварнику. Существовала и третья сила. Авторитеты. Что-то типа воров в законе. Она была представлена Павлом Ларионовым, который никогда с нами не связывался, но решал вопросы в кулуарах. В конце этого учебного года он попросил у меня поносить здоровый стальной перстень с буквой «I», который я купил в Ташкенте. И через неделю вернул. Позаимствовал нож с выкидывающимся лезвием и вернул его тоже. Ларионов был порядочным человеком. С ним можно было иметь дело.