Николай Коротков - С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги

Конечно, тополиный пух приносит некоторые неудобства, но с ним можно бороться, и способы эти известны и незатруднительны.

Человек рождается, черпая силы от земли, растёт, вскармливается ею, а умирая и ложась в землю навечно, становится пищей для неё. Тополь, также получая соки из земли, растёт, набирает силу и ежегодно сбрасывает свою крону, которая впоследствии становится подкормкой для земли. Тут ничего не поделаешь – это формула жизни.

По утверждению сведущих людей, тополь живёт 150-200 лет. Деревья такого возраста «помнят» буквально всё (и хорошее и плохое), что происходило в деревне. А сколько гроз прогремело над ними, сколько бурь и шквалистых ветров пронеслось мимо, и какие злые морозы сковывали их могучие тела – знают только они сами, они дожили и до наших дней… Они свидетели многому: и тому, как на смену одному поколению людей приходило другое, и тому, как одни нарождались, а другие уходили из жизни.

При них происходили все события – маленькие и большие. При них менялись правители и изменялись условия быта. Пока ещё живы эти старцы – память о прошлом в них живёт. Нам ни при жизни, ни после неё они ничего не расскажут – это не их удел. У них иное предназначение – они лишь безмолвные свидетели… Раскачивая пока ещё живыми своими ветвями, они напоминают нам о тех, кто жил на этой земле, и выпестовал для нас эту красивую деревню.

Времена, в которых живут люди, ими не выбираются, и они бессильны в этом. Поэтому жаловаться на время, в котором суждено прожить, человеку права не предусмотрено. У каждого человека время, отведённое для жизни, по-своему хорошее. Он должен гордиться, что его окружали порядочные и добрые люди.

В Таволгах оставались неизменными обычаи и жизненные устои. А сохраняли их простые русские люди – кержаки. У несведущих людей при одном упоминании о старообрядце сразу возникает образ загадочного, мрачного, кряжистого, бородатого человека со злым взглядом исподлобья сквозь лохматые насупленные брови. Если кержак, то ничего кроме молитв и молений у него на уме нет и ему чуждо всё то, что свойственно обычному человеку. Что тут можно ещё сказать?.. Не с чего старообрядцам было веселиться в жизни, ибо они на протяжении трёх с половиной веков находились под постоянным прессом власти и господствующей церкви. Всё равно жизнь у старообрядцев не такая, как многие себе её представляют. Об этом много упоминалась и выше.

Конечно же, они живут как все обыкновенные люди, и не иначе. Об отношении старообрядцев к вопросу «брать или не брать в руки оружие» и участию в войнах, можно сказать однозначно: не смотря на то, что старообрядцы были вечными изгоями в своем родном государстве, они во все времена с оружием в руках храбро и отважно защищали свою родину, и это было для них делом чести. В военных мемуарах видных военачальников отмечается стойкость подразделений, сформированных из уральцев и сибиряков. Об этом красноречиво говорится в воспоминаниях о битве под Москвой в 1941 году, где сибирские и уральские дивизии сыграли решающую роль. В них воевало много старообрядцев.

Что касается поведения старообрядцев в «миру», то они так же любили, женились и выходили замуж, рожали детей, веселились, отмечали праздники и семейные торжества. В Таволгах на каждой улице были свои чем-то выделяющиеся жители. Кто-то был лучшим скорняком, пимокатом, чеботарем. Кто-то делал крестьянский инвентарь и инструмент, кто-то преуспевал в плотницких, кто-то в столярных, а кто-то в кузнечных делах. Особенно ценились печники. Хорошими печниками в округе были братья Киндей и Кузьма Ждановы, а позже Василий Зотеевич Назаров и Александр Иванович Микрюков. Удачно сложенная печь – это главное в доме.

Русская печка, сложенная в нашем родительском доме, отвечала всем требованиям. К большому сожалению, печник остался неизвестным, а печка оставила о себе самые добрые воспоминания.

В деревне были свои юмористы и шутники, свои «деды Щукари». Юмор заслуживал внимания и улыбок, а шутки в основном были беззлобными. Здесь нужно оговориться, что шутки и юмор в деревне присутствовали даже в самые тяжёлые времена, видимо ими прикрывались реалии нелёгкой жизни.

Леонтий Егорович Васильев 1894 года рождения по своему возрасту не подходил для призыва в действующую армию, но был мобилизован в трудармию, где с избытком хватил лиха. Он был главой большой семьи, помимо своих детей, в связи с кончиной сестры, взял на воспитание оставшихся без матери малолетних её детей. Леонтий работал конюхом на конном дворе, который был одним из самых оживлённых мест в деревне. Тут постоянно находился народ, а от детворы отбоя не было.

Часто у какого-нибудь разбаловавшегося подростка Леонтий внезапно снимал шапку и клал её под стоявший рядом сруб, поднимая его за угол. Возращение владельцу головного убора происходило после длительныхупрашиваний озорника. Этим самым отбивалась охотка для баловства у остальных пацанов. Обладая недюжинной силой, конюх мог перекинуть через высоченный забор гирю двухпудовку, при этом обещал присутствующей ребятне, что повторившему за ним то же самое разрешит покататься верхом на любой лошади (это было заветной мечтой каждого мальчугана). Сил повторить подобное у ребятишек, конечно, не хватало, но всё равно возможность получить обещанное – поездить на лошади – появлялась, особенно в летнее время, когда лошадей часто мыли и купали в водоёмах.

Лошадей было много, и их знали, как говорится, «в лицо». Многие были любимцами, и хотя прошло много времени, тех лошадок старожилы помнят. Марта и Тур были иноходцами, участвовали в районных гонках и занимали призовые места.

Кобыла Картина была из породы рысаков – стройная, светлосерой масти в яблоках, и также участвовала в соревнованиях. Рисунок, Синичка, Сара, Сирень, Сныть, Богатырь были из породы Владимирских тяжеловозов – по силе им не было равных. Борька и Сокол – неказистые и приземистые рабочие лошадки – не переносили друг друга и постоянно дрались. Вогул, Пилот, Рыжуха, Пионер и другие были постоянными спутниками и помощниками во всех деревенских делах.

Были в Таволгах и специалисты коневодческого дела. Бывалые конники-«лошадники», они знали многие тонкости коневодства. Постоянно находились около своих питомцев Матвеев Григорий Эммануилович и Матвеев Николай Васильевич. Они занимались обучением молодых лошадей и любили это дело. Клементий Иванович Назаров считался высокопрофессиональным ветеринаром. Дмитрий Иудович Васильев, будучи одним из лучших наездников, получал призы на гонках.

В Таволгах функционировал один-единственный смешанный магазин, где всегда за чем-нибудь стояла очередь. Леонтий Егорович, чтобы обратить на себя внимание, зайдя в магазин громко объявлял: «Бабы, меня пропускайте без очереди, а то меня в очереди начинает ломать…». В центре деревни в кирпичном уютном доме находился фельдшерско-акушерский пункт, около 40 лет возглавляемый фельдшером Ладыго Геннадием Павловичем. Прибывший в Таволги со студенческой скамьи, молодой специалист поставил работу этой сельской больнички на должный, образцовый уровень. Он в любое время суток, в любую погоду по первому зову спешил на помощь больным. В пункте проводились необходимые процедуры лечения. Отличник здравоохранения, Геннадий Павлович был уважаем в Таволгах. После преждевременного ухода его из жизни, здравпункт так качественно и стабильно больше никогда не работал. Поутру, когда у этой деревенской лечебницы собирался на прием народ, Леонтий Егорович не пропускал возможности, как теперь говорят, потусоваться среди людей. На стандартный вопрос фельдшера: «Что случилось?», Леонтий Егорович с серьёзным выражением лица отвечал спрашивающему, что с ним-то ничего пока не произошло и он пока здоров, а вот копешки на покосе захворали и температурят – спасу нет. И он при людях, чтобы все присутствовавшие слышали, просил у Геннадия Павловича градусник, для измерения температуры у «безнадёжно захворавших» копён. Обладавшие чувством юмора односельчане по достоинству оценивали выходки Леонтия. Любому сельскому жителю понятно, что «температурить», то есть греться (гореть), копны могут только у нерадивого хозяина, когда тот сгребёт и скопнит непросушенное сено.