Ирина Витковская - Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы.

– Ну этта их Элен! Какая ж зараза всё ж-таки, – начинала дворовая интеллигенция Анна Николавна, – А этот, как его… Ленк, как его, ну-к, скажи!

Подбегала шестилетняя тощая Ленка с ободранными коленками, конопатым носом и, набрав воздуха и выпучив глаза, гаркала:

– Майкл Сомс!

Бабки одобрительно гудели, забирали табуретки и шли смотреть захватывающе-сладкую заграничную жизнь… А Витька Соколов, восемнадцатилетний сын Анны Николавны, проходя с ведром к колонке, регулярно одобрял Ленкину сметливость: «Ох, Ленка, гляди, вырастешь – женюсь на тебе!» И Ленка рдела, как маков цвет, и с удвоенным вниманием смотрела «Форсайтов», чтобы и в следующий раз гаркать правильно…

Внуки постепенно росли, бабки постепенно умирали. Дольше всех держались матери дворовых алкоголиков, дожидаясь сыновей из ЛТП. И они возвращались, недолго крепились, потом снова срывались, пили по-чёрному, ловили во Дворе чертей и опять попадали в ЛТП. Ох, сколько их было! Кобель, Ежак, Папантель… И с какой стати я-то столько лет помню их имена? А ведь помню.

Потом и моя жизнь покатилась, покатилась… Институт, регулярные забегания во Двор к бабуле, быстрый промельк Кешки в курсантской форме; куда-то исчез Славка, канули бесследно обе Людки – бабушки их померли, и всё… Последний серьёзный разговор с Лидой случился на тему «Как привязать к себе мужчину» с её рекомендациями быстро выйти замуж и быстро обзавестись ребёнком…

Мой девический расцвет – это каблуки, клетчатая юбка, локоны в «мальвинке», брошка-вишенки на пальто, бабулин любящий восхищённый взгляд, шёпот и ласковый толчок в спину: «Поди, сходи в уборную…» Это, значит, чтобы весь Двор видел – какая я красивая. А я упиралась, психовала, топала ногой… Эх, вернуть бы всё! Я бы умирающего лебедя на виду у всего Двора станцевала, только бы ещё раз увидеть, почувствовать тот тёплый бабулин взгляд!

Всё это было, было…

Свадьба Витьки Соколова и уже восьмиклассница Ленка, давящаяся слезами за окном… Неужели и правда всю свою маленькую жизнь бедняжка верила, что он на ней женится?.. Потом и Ленкин институт, её житьё с бабулей, и вот уже последние из дворового старичья, робко цепляющиеся за жизнь, уходят, уходят, уходят…

Помню бабулино деловитое:

– Там… Димкина мать померла, говорят. Там, дома. Пойтить, поглядеть…

Ленкино экзальтированно-возмущённое:

– Бабуля! У людей горе! Ну что за хождения «поглядеть»?

И пауза. И бабулин спокойный взгляд:

– А то иль я глупей тебя?

И Ленкин короткий смешок как точка в споре – хоть три института окончи, а умней бабули (особенно ты, Ленка) никогда не станешь.

А потом и сама бабуля… Подержав на руках ещё младенцами трёх старших правнуков, спокойно, достойно, тихо ушла… Просто перестала дышать, и всё. И кот Васька, последнее существо, испытавшее на себе силу бабулиной заботы, её привычку скормить всё лучшее объекту этой заботы… И манная каша на сливках, и лучший рыночный творог, стоило только отвернуться, оказывались под столом в Васькиной миске, а над белой скатертью с пустыми тарелками невинно сияли бабулины небесные глаза…

С тех пор в память о бабуле всех котов в нашей семье зовут Васьками, даже если они женского пола.

Двор спокойно, тихо и ласково проводил мою бабулю. Морозным зимним днём выпустил её из своих крепких объятий, её, свою любимицу, чистюлю, обладательницу самых больших, отмытых до невероятной прозрачности окон, из которых весь он был виден как на ладони.

Когда-то он принимал их с дедом, молодую деревенскую пару к себе на жительство, пестовал её малышей, провожал и встречал её мужа с войны, помогал выучить и выдать замуж дочек, схоронить сына – тихого, непроходимого алкоголика, а потом принял её внуков и правнуков…

Но и она всегда воздавала Двору полной мерой: украшала его цветами в своём палисаднике, любовалась и лелеяла изумрудную мураву перед крыльцом, чистила зимой снег, убирала листья весной и осенью. И никогда – слышите – никогда не могла себя представить живущей в другом месте, несмотря на отсутствие канализационных удобств и проблемное отопление, хотя мужу её, ветерану войны, уже по закону было положено и то и другое.

Жизнь Двора, тем не менее, продолжалась. Он тоже дряхлел на глазах. Начали умирать сорокалетние тополя. В юном возрасте выдерживавшие и тарзанки, и качели, и гроздья пацанов, свистящих и машущих голубям, теперь они теряли ветки и макушки от резких порывов ветра, пока наконец городские службы их не спилили. Двор ощетинился пеньками, словно обломками гнилых зубов, но ещё хорохорился.

Эстафету от бабули приняла моя мама, её дочь. Она вернулась в страну своего детства, в которой ей предстояло прожить ещё много счастливых лет. Оставшиеся хранители Двора любовно посадили здесь новые деревья – каштан, липу, яблоню, и жасмин… Они росли, радуя цветением, осеняя тенью, роняя яблоки в руки бабулиным правнукам.

Народу ещё поубавилось. Верхние этажи постепенно заселили алкоголики обоего пола, выдавленные на это место путём сложных разменов с отчаявшимися родственниками. Сам Двор стал объектом охоты застройщиков бандитского толка: место-то больно лакомое, самый центр, сердце города… С усмешкой потолкавшись во Дворе, они сочли его жителей плёвой добычей – квартиры в плачевном состоянии, ни канализации, ни воды в домах… Я мысленно вижу, как они с хохотком, перемигиваясь, потирали руки, считая, что бабки да алкаши с радостным визгом расселятся по однокомнатным хрущобам на окраине… Не на тех напали. Двор видел всякое и защищаться умел. Хранительницы Двора – те, кто родились здесь, бой дали сразу.

– Ну только подумайте… – сладко извивался холуй-посланец, призванный работать с «контингентом», – все-е-е удобства, мы вас не обидим… Небось мечтаете о ванне, о горячей воде и тёплом туалете… Ну помечтайте вслух, какую квартиру бы вы хотели, а?..

Моя мама с насмешкой исподлобья смотрела на выдрючивания «посланца».

– Какую хотела? Да эту. Здесь родилась, здесь и помру. Ах, воды горячей нету? В баню сходим. В туалете зимой холодно? Зато выделительная система отлично работает: привыкли свои дела на лету делать – как птички… Вредно, как в ваших тёплых сортирах, часами заседать…

Девяностолетняя бабка Кротова, участник войны, как всегда, была немногословна. Ничего не объясняя, тихо, но твёрдо произнесла:

– Нету-у… Никуда не поеду. Здесь только и никуда больше.

Крыть было нечем. Оставалась пьющая братия. Но и она себе цену знала. Например, Татьяна – запойная молодуха со второго этажа, мать двоих худеньких, замурзанных ребятишек, – халат на трёх пуговицах, элегантно отставленная нога в дырявом, стоптанном войлочном тапке, вокруг глаз – чёрный ореол от накрашенных позавчера ресниц, на отлёте рука с папиросой. Королевским жестом она с ходу отвергла протянутую горсть: