Марина Бурлакова - Доброе сердце

В один из таких бараков, в комнату метров восемнадцать, переехала Ирина со своими родителями из частного дома, где молодая семья снимала маленькую комнату. Родители Иринки радовались такому жилью. Молодые – сами себе хозяева! Папа работал на металлургическом заводе плавильщиком в литейном цехе, а мама – закройщицей на швейной фабрике.

В маленькой комнате всегда было чисто и свежо. Перед переездом Алевтина и Володя побелили свою квартирку, покрасили рамы белой краской и пол в коричнево-рыжий тон.

Зарабатывали они неплохо и могли себе позволить купить кой-какую мебель для нового жилья: диван, холодильник «Орск», радио «Юрюзань», двуспальную кровать с панцирной сеткой и никелированными спинками, для пятилетней Иришки детскую кроватку.

В бараке в основном проживали молодые семьи с детьми да старенькие одинокие бабушки, их было много в послевоенные годы, овдовевших. Алевтина подружилась с одной из таких женщин, жила она через две двери от них. Работа у Алевтины и Володи посменная, вот и просили они бабу Ганю присматривать за дочкой, когда их смены совпадали.

Ирина полюбила старенькую бабу Ганю, как родную бабушку. Вечерами она баловала ее блинами, оладьями с клубничным вареньем, на ночь рассказывала сказки. Добрая, набожная женщина, в переднем углу у нее в комнате, за белыми украшенными выбивкой занавесками, висели иконы. Утром и перед сном она раздвигала их и, встав на колени, молилась, крестя себя крестным знамением.

Еще в 1943 году получила она похоронку от мужа, а сын погиб в боях под Берлином. Горевала, когда вспоминала их, утирала слезу платком и желала им «Царствия небесного!»

– А зачем вы стоите на коленях и кланяетесь в пол перед картиной? – лежа на кровати у бабы Гани, расспрашивала Ирина. – А кто это на ней изображен? Это Бог?

– Божья Матерь и Иисус Христос на иконе. Он за наши грехи жизнь отдал. Вот я и молюсь, прошу прощенья за грехи наши, за умерших моих родителей и сродников, погибших воинов и сыночка моего, прошу Господа, чтоб вы, детки, в мире росли и жили, не зная войны и голода. Он – Отец Наш Небесный, все видит… Все! Кто творит плохие деяния, всем воздастся по заслугам. Спи. Или тебе сказочку рассказать? – отвечала она любопытной Ирине.

Иришка не могла представить, как это Иисус все видит с иконы.

– А ты шторками его закрываешь днем, чтоб он не видел, кто плохие дела делает? – спросила она.

– Нет, не поэтому. Нечего антихристам на него смотреть, подрастешь, все поймешь сама, коль захочешь!

– А кто такие антихристы? – сонным голосом лепетала Ирочка.

– Кто?! Кто?! Кто от Бога отвернулся и предал его, кто Церкви порушил, современным словом – атеисты. Смотри никому ничего не рассказывай, что я тебе тут шепчу, нельзя, пусть это будет тайной. А ты крещенная иль не знаешь? Небось, нет! Родители-то у тебя партийные да и деда – председатель Райисполкома в райцентре, их сразу из партии исключат, если узнают, что тебя окрестили. Голубушка ты моя! Жаль! Может, я что придумаю. Надо мне с мамой твоей поговорить.

– Скажи, а если меня окрестят, у нас дома Бог тоже будет за занавесками жить, и я буду на коленях ему шептать, простить меня за плохие поступки и рассказывать ему все секреты свои?

– Нельзя вам иконы вешать! Нельзя! Ко мне будешь приходить! Спи, засыпай! Голуба ты моя!

– Алевтина, спит Иринка твоя! Набегалась за вечер, наигралась! Со всей детворой местной познакомилась! Друзей у нее теперь много. Ох и общительная она у тебя! А заботливая какая! Все порывалась сама мне воду из колонки принести. Я ей не разрешила, так она взяла бидончик пятилитровый у вас и все ж таки принесла. Жалеет меня! Забирай ее, вон на моей кровати, а может, пусть спит со мной до утра?

– Спасибо Вам, теть Гань! Если б не Вы, пришлось бы оформлять в детский сад, круглосуточно. Жалко ее, домашняя она у нас, скучать сильно будет. Мы ее на одну ночь оставили в детсаду, так после смены с Володей под окнами прыгали, все ее высматривали, увидели, сердце ныло так, что не выдержали и забрали, – поблагодарила Алевтина. – Скоро отвезем к моим родителям. Сестренка моя на каникулы поедет из Челябинска, у нас погостит и ее заберет. Молоко парное, корова своя у родителей, да и ягод с яблоками вдоволь поест. Она любит там гостить. Бабушка с дедушкой в ней души не чают, она у них первая внучка. Дедушка для нее целую грядку зеленого горошка посадил.

– Хорошо, когда есть внуки! Есть кому любовь свою отдать и заботу! Да и горевать совсем некогда. Я так рада, что у меня появились вы! А вот за твоей девонькой я точно буду скучать, когда увезете. Ну что ж, там воздух чистый! А здесь-то дышать совсем не чем, газ глаза режет, и шлак в рот и глаза летит. Ужас!

– Да! Дышать нечем, чистого воздуха не видать, страшно! Как еще мой Володька в цеху, в теплой робе да у печи, газом дышит. Квартиру надо зарабатывать с удобствами, это лет пятнадцать еще работать в плавильном, лишь потом, сказали, приходите с заявлением на улучшение жилья. Рассмотрят они его и поставят на очередь! Так что, тетя Ганя, нам с вами еще как минимум двадцать лет вместе здесь жить.

– Ну, может, под снос будут бараки. Я по радио слышала, что программу жилья новую утвердили на пятилетку, и бараки должны сносить. Сам Никита Сергеевич Хрущев говорил! Ну, я то, не знаю, доживу ли до другого жилья, с удобствами, а вот до «вечного» быстрее, – показала старушка куда-то в потолок.

В коридоре послышались шаги, и дверь приоткрылась.

– Я стучу, стучу домой, а вы еще здесь? Здравствуйте, тетя Ганя! Как тут наша «шнурупочка»? Давайте я ее перенесу к себе.

– А почему «шнурупочка»? – спросила Ганя.

– Да я как мотоцикл свой ремонтирую, так она около меня крутится и все винтики, болтики, гайки мне подает. Потом на улице где найдет какой болтик, так мне несет и спрашивает меня: «Пап, это твоя шнурупочка? Ты потерял?» – засмеялся Владимир.

Володя аккуратно взял на руки спящую дочку и пошел домой. Ганя подала Алевтине сандалики и платье, а из кармана посыпались болтики.

– О, глянь! Опять папины шнурупочки нашла, – рассмеялась Алевтина.

– На, забери их, а то утром будет про них спрашивать! Спокойной вам ночи! – подняла гайки с пола Ганя.

– И Вам так же! Спокойной!

Детворы в бараке было много, разного возраста. Самые маленькие из бутылочек поедали манную кашу. Которые «под стол пешком ходили» в кармане прятали по три рассосанные большие соски, которые на бутылочку надевают, умудрившись каждой дать свое имя: «Дунька», «Дуньдуня» и «Дуняха», и при этом еще и различали их, доставая из кармана, любуюсь, как сладким петушком на палочке, и поочередно заталкивали их в рот, вроде они имели разный вкус. Некоторые стеснялись, прятали свое сокровище в руке, а кто и в открытую получал умиротворение от сосательного процесса. Те, кто постарше, тайком от родителей бегали в бассейку, которая находилась в парке, потом сушились за сараями у барака, на солнышке, чтоб родители не заподозрили их в содеянном.