Вера Заведеева - Быть может…

Вскоре Бублик с мамой отбыли на отдых в Турцию, а у них с мужем началась сенокосная пора вперемежку с полевыми работами. Ко дню рождения Бублика курортники вернулись домой. Грандиозную дату – семилетие – отпраздновали всей семьей. Внук был рад встрече с дедушкой и бабушкой, но от предложения завтра же отправиться на дачу уклонился, несмотря на уговоры всех заинтересованных сторон.

– Ну, что ж, – вздохнула огорченно бабушка, – будешь тут сидеть в душной Москве, а мы уедем одни на дачу.

На следующий день, в воскресенье, ближе к вечеру она позвонила ему с дачи:

– Бублик! Здесь так хорошо! Мы тебе сделали маленькую тепличку, как ты просил, и там уже появился крохотный перчик! Представляешь, как он расстроился, узнав, что ты не приехал?

Через полчаса запиликал мобильник:

– Мама, мы с Бубликом приедем ближайшей электричкой. Предать перчик он не смог и потребовал срочно отвезти его на дачу.

Она отправилась на станцию встречать внука. Идти надо было в гору, которая в последние годы стала какой-то неподдающейся (стыд и позор бывшей горной туристке!). Время еще есть, можно не спешить, чтобы не задыхаться. Как-то Бублик себя поведет? Не запросится завтра же обратно? Как себя с ним вести в этом случае? Как вернуть прежнюю теплоту и радость отношений? Вот и станция, она вошла в здание и присела на лавочку в ожидании поезда. Подошедшая вскоре электричка, выплюнув на платформу распаренную в духоте вагонов толпу людей, возвращавшихся домой из столицы, умчалась дальше в Бородино. Среди них по лестнице спускались и ее гости. Бублик чувствовал себя неловко и прятал глаза. Но как только она, улыбаясь, протянула к нему руки, он бросился к ней на шею и засмеялся. От неловкости не осталось и следа. Это был прежний Бублик – веселый и ласковый. Его папе надо было завтра на работу, и они решили сразу же отправить его обратно.

У калитки их поджидал дед. И снова они, три татушки (название их тройственного союза, образованное от припевки «тритатушки-тритата»), – дед, баба и Бублик – зажили, как и прежде, на даче. Днем ходили на речку, читали по очереди с Бубликом вслух, вечером катались на велосипеде, поливали грядки, жгли костры и любовались ярким звездным небом, какого в Москве никогда не увидишь. И многое обсуждали – мальчик-то повзрослел, с ним стало еще интереснее.

Тяжелый камень будто спал с ее души. Ничего, даже если Бублик, взрослея, постепенно отдалится от дедушки и бабушки, они все равно останутся жить в его памяти светлыми воспоминаниями беззаботного детства. И уже ради одного этого им стоит жить!

Первого сентября Бублик пошел в школу – в гимназию. Все, детство кончилось. В строгом темно-синем костюме, белой рубашке и в галстуке стоял он, держа в руках букет, среди таких же сразу повзрослевших малышей. Как когда-то стоял с букетом его папа, растерянно оглядываясь по сторонам. Слезы брызнули у нее в самый неподходящий момент: детей повели в класс, а ей никак не удавалось усмирить дрожавший в руках фотоаппарат, чтобы снять такой исторический момент.

– Удачи тебе, Бублик! – помахала она ему рукой и прошептала: «Пусть тебе повезет на этом тернистом пути».

Ура! В Москву! К маме! Еще вчера она, подравшись с девчонками на улице, горько плакала, спрятавшись за высокой огуречной грядкой, а сегодня бабушка сказала, что ее правда скоро отправят к матери с тетей Полиной. Выбежав за ворота, она крикнула своим обидчицам, игравшим за дорогой:

– А я завтра в Москву уезжаю! Вот вам! Там на Красной площади всякие красивые камушки и сверкающие цветные стеклышки есть! Вы таких и не видели никогда! Я из них новый секретик сделаю, еще лучше того, который вы, куры треклятые, вчера у меня сломали!

Причем здесь куры, она не знала. Но так ругался их сосед, когда пьяный гонял по двору жену и дочь: «Куда, курвы треклятые, спрятали?! Найду – убью!».

– Катись в свою Москву разгонять тоску! – смеялись девчонки, швыряя в нее мелкой щебенкой с дороги.

Им было не до нее. Они сгрудились около вечно сопливой «богатой» Любки в ожидании ее милостей: Любка вышла гулять с куском хлеба, намазанным невиданным лакомством – вареньем, и важно поглядывала по сторонам, раздумывая, кому бы дать откусить от него. Девчонки, затаив дыхание, глядели на нее преданными собачьими глазами.

Вечером бабушка посадила ее в корыто с горячей водой и стала мыть ей голову, пытаясь распутать хоть немного колтун из кудрявых непослушных волос. Она визжала и кусалась, пытаясь вырваться из корявых цепких рук.

– Дак у вас тут что, поросенка режут? – пошутил дед, входя на кухню. – Ты, девка, давай не брыкайся, сиди смирно. Кто тебя такую лохматую да немытую в Москву-то пустит? Распугаш там весь народ!

Вечером бабушка пекла «подорожники» – толстенькие печенья. Дорога неблизкая, почти трое суток на поезде. «Сколь времени робенок-то голодный будет, хоть погрызет-нито», – горевала она у печи, украдкой смахивая слезы. Утром всей семьей отправились на вокзал. Бабушка с дедушкой вздыхали, а она, радостная, еле сдерживалась, чтобы не прыгать от счастья. К маме! Она едет к маме! Ей совсем не жаль расставаться здесь со всеми!

Мама у нее такая красивая, что даже глазам больно. Как Василиса Прекрасная из сказки. Вся в каком-то сиянье, будто в искрящемся облаке. Она ее просто обожала и часто ей открывала во сне – самой доброй, самой ласковой и самой справедливой во всем свете – свои обидки. Мама, нарядная, как артистка, ее утешала, нежно улыбаясь ей издалека. Она не могла бы сказать, какие у мамы глаза, волосы, какие у нее платья, как та смотрит или смеется. Она этого просто не помнила. И все же любила свою маму до исступленья.

Вот и поезд. Страшный пыхтящий паровоз с черной трубой и зелеными вагонами. Стали прощаться. Плачущая бабушка, прижимая ее к себе, просила не забывать их с дедом, но внучка была уже в мыслях далеко-далеко. Ее все тискали, целовали на прощанье, а она ничего вокруг не замечала, улыбаясь себе самой. Дед чмокнул ее в лоб и подсадил в вагон. Они долго махали ей, пока поезд медленно проползал платформу, и потихоньку исчезали – сначала сами, а потом и их машущие руки. За окном замелькали поля, леса и бескрайние степи, над которыми возвышались огромные газовые факелы, словно огнедышащие пасти Змея Горыныча. «Смотрите, смотрите! Полосатый столб! Азия – Европа!» Паровоз надрывно загудел, окутывая границу двух континентов черным дымом.

Вот и Москва. Выбравшись на платформу, она ахнула:

– Это Кремль?!

– Нет, это Казанский вокзал. Кремль далеко, отсюда его не видно. Давай-ка бери вот маленькую сумку и держись за мой подол. Отстанешь – потеряешься. Здесь тебе не поселок Першино, – проворчала тетя Полина, тащившая свой тяжелый чемодан и ее маленький. – Даже не встретила, паразитка, – прошипела она, косясь на племянницу.