Далия Трускиновская - Мы, домовые

– Пошли отсюда, Маланья Гавриловна, – проворчал Трифон Орентьевич. – Что могли – сделали, нам еще домой неведомо как добираться.

И Малаша поняла – ее муж признал свое поражение.

Такого быть не могло!

Не для того Малаша замуж выходила, чтобы ее законный супруг в присутствии жены поражения терпел!

Она вмиг оказалась возле Проглота с Колыбашкой, хотя слишком близко подойти опасалась – как бы не впились в нее опасные струнки.

– Я тебя, Проглотушка, пожалела, и с маленьким твоим вместе! – зазвенел тонкий, еще не набравший полной силы, голосок. – А теперь, Трифон Орентьевич, придумывай, чем бы их прокормить! Ты же можешь! Ты умный! Ты молчков подсаживать мастер! Ты кикиморы не побоялся! Ты догадаешься!

Трифон Орентьевич окаменел. В словах Малаши была непоколебимая вера. А если слышишь от жены такие слова – наизнанку вывернешься, шерсткой вовнутрь, а с делом справишься.

Мысли зашевелились, словно и заскакали, словно бы их кипятком ошпарили. В голове замелькали картинки – вот лежит Евсей Карпович бездыханный, а в него струнки проросли, вот он их выдергивает… бездыханный… без сознания?… А когда в сознании – можно к нему присосаться?

Говорил же Проглот – думал, что домовой совсем бессмысленный, потому и присосался. За мыслящее существо его не считал…

Вот!

Трифон Орентьевич улыбнулся и еле удержался от того, чтобы обнять жену. При людях – нехорошо, не полагается. А уж наедине так-то горячо обнимет!

– Матрена Даниловна, ты все в доме знаешь, – уважительно сказал он. – И подвал, поди, у вас есть?

– Как не быть!

– А водятся ли в подвале крысы?

– Их травят, а они опять приходят!

– Их-то нам с Проглотом и надобно. Пошли в подвал!

Как будто Трифону Орентьевичу мало было славы мастера, умеющего подсаживать молчков! Новая слава по городу побежала: он-де крыс знатно выводит. Приходит с мешком, что в мешке – неведомо, а только крысы из того дома пропадают. И никакой отравы больше не нужно. Так что мастер – нарасхват.

Правду знала Маланья Гавриловна. Но молчала. Если жена мужние секреты выдает – какая ж она после этого жена? А Маланью Гавриловну учили на стародавний правильный лад. И не для того она замуж выходила, чтобы вековечные законы нарушать. У мужа с женой свои дела, хотят – вместе сковородки чистят, хотят – крыс и мышей гоняют. На том супружество стоит. А постороннему в их жизнь мешаться не след! Этак позволь – посторонний и к тебе под одеяло потом залезет. Метлой не выгонишь.

А Евсей Карпович совсем пришел в себя, по-прежнему горд и задирист, когда Дениски нет дома – лазит в Интернет. Но про голубые кристаллы ему лучше не напоминать. Так завизжит – прочь от него отлетишь, помчишься, не разбирая дороги, лишь за три квартала опомнишься. Может и укусить.

Рига 2010

Домовые любят своих малышей, но растят в строгости и сразу к труду приучают. Казалось бы, какие такие труды под силу младенчику, что еще за мамкину шерстку держится? А вот какие: подай, поднеси, подержи.

Арсюшке и Гордейке лет было мало, одному четырнадцать, другому семнадцать. Но домовые живут куда дольше людей, и до зрелых лет, когда уже берут в подручные, ребятишкам было далеко.

Им поручили важное дело – взять узелок с хлебной корочкой, двумя арахисовыми ядрышками, кусочком сыра, кусочком творожного печенья, шкуркой от жареной куриной ноги, и отнести этот провиант на автостоянку. Дело было знакомое – семейство домового дедушки Трифона Орентьевича подкармливало прибившегося к стоянке гремлина Олд Расти.

Гремлин с Трифоном Орентьевичем были давними приятелями, хотя бы раз в месяц сходились потолковать. Олд Расти таким образом учился говорить по-русски, а Трифон Орентьевич – по-английски. Он смолоду был чудаковат, тянулся ко всякому знанию и был, наверно, единственным из домовых, способным разговаривать на чужом языке.

Арсюшка и Гордейка знали, как правильно перебегать улицу, знали также сердитые слова, чтобы отгонять крыс и мышей. Они вышли из дому на ночь глядя, чтобы не попасться на глаза людям, и полчаса спустя уже лезли через дырку в заборе на автостоянку. Там в дальнем углу торчало несколько машин, чьи хозяева подевались неведомо куда. Владелец автостоянки уже подозревал нехорошее, но везти технику на автосвалку пока не решался. Там и обитал Олд Расти, понемногу портя автомобильные внутренности и находя в этом огромное удовольствие.

Арсюшка и Гордейка позвали его почти по-английски:

– Дяденька сэр гремлин, вылезай! Мы поесть принесли!

Олд Расти выкарабкался откуда-то из-под днища «фольксвагена».

Мать Арсюшки и Гордюшки, красавица-домовиха Маланья Гавриловна была примерной женой. Угодно мужу дружиться с приблудным гремлином – на здоровьице, и нужно этого дружка жалеть и хоть малость обихаживать. Гремлины отчего-то вздумали носить зеленые штаны. Когда старые портки Олд Расти совсем истлели, Маланья Гавриловна добыла новые, да не просто так – а выменяла у домовихи Манефы Игнатьевны. Там в семье росло трое малышей, и у них была гора игрушек. Манефа Игнатьевна и стянула зеленые порточки с вязаного медвежонка, а взяла за них, страшно сказать, восемь лесных орешков, жареных в меду и обсыпанных сахаром, да полметра тонкой желтой ленточки, да клочок настоящего кроличьего меха – в него хорошо маленьких пеленать, когда подышать свежим воздухом выносишь, да пять рублей рублевыми монетками. За это супруг, Трифон Орентьевич, ее похвалил и приласкал. А Олд Расти буркнул, получив штаны, «сенкью», потом подумал – и отблагодарил большой блестящей гайкой. На что она, гайка, в хозяйстве нужна – Трифон Орентьевич сперва не понял, а потом и она пригодилась – хозяйский сынок, катаясь на велосипеде, точно такую же потерял, пришлось подарок на нужный штырек навертеть.

Арсюшка с Гордейкой необходимости штанов не понимали, хоть тресни. Да и рожа гремлина им не нравилась. Домовые не носаты, но чтобы уж вовсе почти без носа – это их канонам мужской красы не соответствует. Опять же, не рот, а пасть, почти как у лягушки. И ступни – если приглядеться, перепончатые. Это сильно смущало даже Трифона Орентьевича – ну как у Олд Расти родственники в болоте?

Но отец с матерью велели – не поспоришь.

– Привет, – сказал Олд Расти, но не улыбнулся, как обычно, во всю пасть; и на том спасибо.

– Вот, пропитание принесли, – старший, Гордейка, поставил на щербатый, совсем древний асфальт узелок и, как учила мать, поклонился. – Ешь на здоровье.

– Спасибо, – подумав, ответил Олд Расти. – Сговорите отцу – больше не надо.

– Чего не надо, дяденька?

– Фуд. Пи… пиша… Не надо. Ай хэв ту лив ю.

– Чего-чего?

– Отцу сговори – ай хэв ту лив ю. Гуд бай…