Михаил Успенский - Богатыристика Кости Жихарева

А сохранялись они лучше всего там, куда русские люди уходили в поисках лучшей доли – на Севере, на Урале, в Сибири, в самых глухих углах европейской России, куда не добралась городская культура.

Былин тысячи, но часто рассказывают они об одном и том же событии или приключении. Потому что каждый первоначальный сюжет разделяется на множество вариантов, или, если сказать по-русски, «изводов», они же «разносказы»… Ремейк на ремейке! Один странник сложил и пропел, другой запомнил и что-то от себя добавил, третий пару географических названий заменил, чтобы показать – в наших местах это произошло! Каждому исполнителю хочется быть немножко автором!

И вот так столетиями изменялись да изменялись былины, пока не попали на бумагу, где и застыли, как насекомые в янтаре…

А еще былины назывались «стАрины», потому что рассказывали о деяниях прошлого… Куда это ты глядишь?

– Там человек на коне! – радостно вскричал Костя. – Может, у него хавчика попросить?

И тут же устыдился – выходило, что он наставника не слушал, а только о жратве размышлял…

– Падай в траву! – скомандовал Колобок.

И Костя подчинился.

– Да не на меня! – прошипел Колобок.

Кузьме-Демьяну и горя мало – взлетел и скрылся в листве.

– Видишь всадника – спрячься, пусть мимо проедет, – учил Колобок. – Мало ли кем он окажется? Тем более фигура мне незнакомая… Точно, что не Илья Иванович… И у Алеши такого шлема сроду не было… Вот зараза – это Аника-воин! Как его сюда занесло?

– Он богатырь? – шепотом спросил Костя.

– Еще не хватало! – шепотом ответил Колобок.

В самом деле, никакой Аника не богатырь, его к былинным героям близко нельзя подпускать.

Вот что о нем говорится не в былине, а в духовной песне (она от былины отличается строго религиозным содержанием):

В былинах так только враги наши действуют.

Ни разу, как видно, не нарвавшись на истинного богатыря, решил Аника добраться до священного града Иерусалима (во все времена этот город был проблемный) с целью разрушить.

Но путь ему преградило странное существо или даже чудовище – ноги лошадиные, тулово звериное, волосы на буйной голове растут до пояса…

Аника спрашивает: кто ты? Царь, царевич, король, королевич или русская поленица-богатырша (это его, видно, длинные волосы смутили)?

И слышит страшные слова:

Ну, сперва-то воин выделывался – я тебя, Смерть, не боюсь и вообще «ушибу»… Но провела Смерть невидимыми пилочками по жилочкам хвастуна – и завыл Аника, стал выпрашивать у Смерти отсрочку.

Сперва двадцать лет попросил. Потом десять. Потом год. Месяц. Неделю. День. Час. Минуточку. Секунд, миллисекунд и наносекунд тогда не знали, а то бы он и о них взмолился. Обещал построить лично для Смерти церковь и вместо безобразий заняться чисто благотворительностью…

Ну и выпросил, гад: слетели по его душу два ангела и вознесли. А должен был бы, по совести, на сковородку к чертям угодить.

Но это в стихе духовном, нравоучительном все так торжественно. А вот скоморохи Анику обсмеивали. Потому что образ хвастливого, но глупого и трусливого воина был знаком еще древним грекам и многим другим народам. В Италии его звали капитан Матамор, во Франции – капитан Фракасс… Хвастливый обжора сэр Джон Фальстаф – один из любимых персонажей Шекспира – его родня. Да что там – даже Яшка-артиллерист из «Свадьбы в Малиновке» и хромой полковник из знаменитого телефильма «Здравствуйте, я ваша тетя!» – его прямые потомки!

В русском же народном кукольном театре посмеялись не только над Аникой, но и над самой «гордой Смертью». После того, как она косой смахивала бедного хвастуна, выскакивал Петрушка с дубиной, глушил ее по черепушке и прятал в мешок.

Хотя само имя «А-ника» в переводе с греческого значит «Не-победимый»…

… – А почему он так прикинут? – спросил Костя. – Сфера на нем какая-то прикольная… Да он типа в юбке! И броник винтажный…

– Это греческий шлем, – сказал Колобок. – И юбка греческая. Кривой меч в руке – турецкий ятаган. А в таких кирасах еще на Бородинском поле воевали. Как раз так рисовали Анику на русских лубках… Эклектика называется!

– На каких таких… – начал было Жихарев, но вожатый уже ответил:

– Лубок – комиксу дедушка! Тихо! Шлем снимает! Он, кажется, решил тут привал устроить… Или просто коня попасти… Вот конь учует нас и заржет…

– Тебе-то чего бояться, – сказал Костя.

– За тебя, – сказал Колобок, – мне обещали башку отор… Тихо ты!

Костя прикусил язык и пригнул голову. И все бы ничего, но Аника решил перекусить! Копченым салом запахло! Чесночком! Лучком!

Хруст послышался! Бульканье!

– Сто пудов я его заборю, – прошептал Костя. – Я со взрослыми мужиками не раз уже боролся. Батю положить пока не выходит, а брата Серегу – делаю…

– Не будет он с тобой бороться, пырнет ножом, которым сало режет…

Жихарев-младший подавился слюной. Как бы не закашлять!

– Слушай, – прошептал он. – Аника же очкует, сам говорил! Надо его напугать!

– Ну и что? Такие с перепугу особенно опасны!

Но в животе у Кости забурчало так громко, что скрываться в траве уже не имело смысла.

Аника оторвался от сала и закрутил маленькой плешивой головой с бармалеевскими усами, ища источник звука.

– Хорошо, – сказал Колобок. – Возьми меня в зубы за хлястик кафтанчика и держи крепко – со стороны покажется, будто я и есть твоя голова. Потом встань…

Костя так и сделал.

Аникин конь заржал в испуге, сам же воин, сидевший на траве, вытаращил глаза и поднялся…

Перед ним действительно предстало жутковатое чудо – тело человеческое, но вместо нормальной головы страшная перекошенная рожа со сверкающими золотыми зубами. Другая рожа, на животе, дразнила Анику высунутым языком…

– Ты… кто? – спросил Аника дрожащим голосом. – Король Прусский али принц Хранцузский?

– Их бин Смерть твоя, герр обершарфюрер, – сказал Колобок. – Гордая притом.

Костя-то не мог видеть, испугался Аника или нет. Вдруг злодей поймет, что никакая это не гордая Смерть, а школьник из Кислорецка с Колобком в зубах? Он же не станет бороться по-честному…

И точно – славный воин пришел в себя.

– Какая-то ты нелепая… – с сомнением в голосе сказал он.

– Тебе и такой за глаза хватит, – сказал Колобок. – Передо мной маршалы плакали, генералиссимусы в ногах валялись – дай хоть войну закончить, дай хоть трубочку докурить…