Михаил Успенский - Богатыристика Кости Жихарева

– Людота Творилыч! – обрадовался Костя.

Тяжелая пятерня кузнеца дружески шлепнула отрока по спине.

– Ничего, глазки сейчас к темноте приобвыкнут, – сказал Людота. – Надо же, вот изверги-то, угнетатели феодальные! Детей не щадят! Ничего, отольются им слезоньки сиротские и причитания вдовиц! Проходи вот сюда в уголок, тут у меня соломка подстелена… Сказывай, в чем твоя вина?

Костя уже начал кое-что видеть. Как хорошо, что это не зверь неведомый, а добрый знакомец!

Мальчик опустился на солому и кое-как, сбивчиво и подбирая слова, поведал о своей горестной судьбе.

– Вот, значит, какая она, богатыристика-то! – подытожил кузнец. – Вот какова награда княжья за подвиг беспримерный! Злодей у нас Владимир! Он и Сухмана-богатыря в погребе загубил! А о Чуриле ты не жалей…

– Этот Чурила и к моей подкатывался, – раздался незнакомый голос. – Потом летел кубарем по всему Крещатику…

– Снова женой хвалишься, Ставр Годинович, – сказал Людота. – За хвастовство ведь и сюда угодил!

– Да сколько вас тут? – удивился Костя.

– С тобой трое, – сказал кузнец. – Три товарища, только товар наш – горе-злосчастье…

– Эх, – сказал невидимый Ставр Годинович и вдруг запел:

– Слеза прошибает, как поет, – сказал кузнец. – Ничего, Ставр Годинович. Темницы рухнут, и выйдем мы на волю. Дорогие порты трудовой люд с тебя, кровопийцы, снимет, зато станешь ты у нас певцом свободы, без куска хлеба жить не будешь…

– Снова ты за свое, Людота, – сказал Ставр. – И малого тому же учишь… Все-то у тебя кровопийцы!

– Я его кузнечному делу наставлял, – сказал Людота. – А ему, видишь ли, в богатыри захотелось… Ну да, правильно, все вы кровопийцы, нахлебники, тунеядцы и захребетники…

– Не жалей о Чуриле, отрок, – сказал Ставр. – Поделом ему!

– Да это не я! – закричал Костя в отчаянии. Если уж сокамерники не поверили, то оправдания в суде он и подавно не найдет… Так и сгинет во тьме и голоде…

– Постойте, – сказал он. – Мне Попович передачку собрал…

И открыл на ощупь свой рюкзачок. Бывалый парень Попович положил туда не пряники-орехи, а караваище хлеба да кусище сала – знал, что узнику нужнее всего. И еще кое-что…

Свечи! Пять штук! И огниво! И даже сборник былин оставил – хотя толку-то от него сейчас…

Обращаться с огнивом Костя уже умел.

Ставр Годинович оказался молодым небритым мужиком с горящими глазами и в дорогой когда-то одежде. Сколько же он тут сидит?

Хлеб и сало узники уничтожили быстро. Теперь и подремать можно.

– Наговоримся еще, – сказал кузнец. – А во сне время быстрее летит…

«Сто пудов тюрьма неприкольная, – решил Костя. – И нечего мне там делать».

Время никуда не летело.

Возможно, оно вообще стояло на месте.

Было бы в тюрьме окошечко косящато, отличался бы белый день от черной ночи, а так…

Про солнышко и месяц ясный можно было услышать только в песнях Ставра Годиновича. Складывать слова и петь он умел, так что концерты его не надоедали.

Беседовали о многом – о правде и неправде, о скудости и богатстве, о животе и смерти… О разных чудовищах и заморских диковинах…

Костя уже растолковал кузнецу, что часы надо было просто завести, и даже объяснил, как именно.

– Ух ты, – подивился Людота. – Проще простого! Хорошо, что я свое орудие применить не успел – князь вовремя руку перехватил… Я-то решил – подстучу кувалдочкой легонечко, оно вдруг и затикает, как ему нужно!

Костя впервые подумал о Красном Солнышке с симпатией. Сообразил, тиран тупорылый!

– Ничего, – сказал Людота. – Вот отдохну я на казенных харчах как следует, и объявлю – знаю, мол, как твой часовой камень наладить. А потом скажу, что без помощника мне не справиться…

– На меня криминал вешают, – вздохнул Костя. – Часиками тут не отмажешься…

Иногда появлялся тюремщик Томило с факелом, приносил сухие корки, недоглоданные князем кости да ключевую воду. Выносил поганое ведро.

Тюремщик был мужичок невредный и говорил так:

– С нашим Владимиром не соскучишься! Сегодня ты у него тюремный заточник, а завтра станешь мил-любезен друг. Это уж какая вожжа ему под хвост попадет. Потому ссориться с вами, страдальцами, мне пользы нет, а вред вполне возможен…

Приносил он и вести с воли. Совсем нерадостные.

– Богатыри твои, парнишка, тебе не помогут. Ушли они от князя.

– Как ушли?

– А так. Сперва-то они каждый день бывали, хлопотали за тебя. А потом обиделись. Обидел он их. И даже не он их обидел, а та харя, что у князя на цареградской хламиде намалевана. Люди-то думали, что там чудотворный лик Андрея, апостола первозванного, запечатлен, только зря думали…

Костя ахнул.

– Показала та харя им язык мерзостно, да еще лапу высунула и «козу» пальцами изобразила. Кто же такой срам потерпит! Вот они и повернулись да прочь пошли… Князь удивился, снял хламиду – там снова лик апостола, да такой ли благостный! Только ухмыльнувшись. Так мне слуги рассказывали!

Это был удар. Окаянная футболочка, окаянный футболист! Вот Че Гевара так никогда бы не поступил!

…Отныне Костя был сам себе подсудимый и сам себе адвокат.

Но ведь и сам себе следователь!

Выйти отсюда он не сможет. Весточку на волю передать некому. Только ведь в былинах должно же что-то быть написано про гибель щапливого молодца, просто Костя до этих страниц пока не добрался…

Он торопливо добыл огонь и затеплил огарок свечи.

– Поберег бы, – сказал Ставр Годинович. – Не последний день сидим…

Костя открыл сборник на оглавлении.

– Мне себя надо поберечь, – ответил он.

Так, «Чурила и князь Владимир», «Дюк Степанович и Чурила Пленкович», «Чурила и Катерина»… Целых три былины занял покойничек.

Успеть бы, покуда свеча горит!

Строчки в неверном дрожащем свете прыгали, пришлось придерживать их пальцем и читать почти что вслух, шевеля губами, как маленький.

Та-ак. Про прикиды его отпадные знать необязательно. Надо читать последние строки – чем все кончилось!