Галина Шляхова - Разные & равные. Стихи, малая художественная проза и реальные истории

Кошки умеют входить в закрытые двери,
Даже Та Самая – им не преграда вовсе.
Кошки умеют молчать и ценить доверие,
Кошки не любят зиму, но любят осень —
Время шуршащих листьев и мягких пледов,
Нежных прикосновений холодных пальцев;
Кошкам известно, что там, за Дверью в Лето —
Но каждый год решают они остаться:
Чтоб человек не пропал, не замёрз, не сгинул
Где-то в метели, домой позабыв дорогу…
Кошка садится, дугой выгибает спину,
Зевает, вальяжной походкой идёт к порогу —
Навстречу тому, кто дверь отопрёт ключами,
Снимет пальто и, снег отряхнув с ботинок,
Спросит шутливо: «Мохнатая, что – скучала?
Знаю, что нет! Нахальная ты скотина,
Сейчас покормлю, только не лезь, ну, слушай!..»
Кошка смеётся, кормом хрустит, мурлычет.
Ночью она уснёт на его подушке
В запертой спальне. Таков кошачий обычай:
Ведь кошки умеют входить в закрытые двери…

Одеялом теперь подоконник застелен.
Смешным,
в красно-белую клетку.
Им когда-то меня укрывали от осени стылой…
Я не помню, конечно, —
но было
и это.
И такое, что дождь за окном и в окно —
мелкой дробью;
шелест книжных страниц, чёрных букв домино,
тусклый свет ночника в изголовье…
Старой лампы настольной, советской, завода «Салют»:
люди врут —
очевидцы, поэты…
Не врёт одеяло.
В мягкой ткани – конец и начало.
Либретто —
и кода.
На исходе забытого лета забытого года —
накрывали им стол, чтобы гладить бельё и рубашки.
А декабрьским днем положили в коробку для кошки,
где она принесла пятерых мокроносо-пушистых
и бесстыдно-писклявых, слепых и с хвостами морковкой.
Было солнце лукаво-лучистым
тогда, на пустой остановке, в мороз.
Но светило вполсилы:
не нам, мимо нас, не всерьёз…
Я пятёрок из школы в ту зиму уже не носила…
Было что-то ещё: до зимы, до меня – что-то было.
Одеяло безмолвно озябшую память укрыло,
как укрыло – спустя двадцать лет – уходящую кошку…
Смерти нет —
только прелой листвою следы запорошены.
Смерти нет —
только долгая ночь перед долгой дорогой.
Смерть есть смерть.
Но вокруг посмотреть – любо-дорого…
Что-то будет ещё, после нас. А пока – подоконник,
где другой, непохожий – пузатый и рыжий, как солнце —
кот ворчит одеялу про что-то такое, котовье.
Может, жарко ему; может просто неймётся
от скуки.
Чьи-то руки
кот видит во сне и урчит, еле-еле.
Листопад и дожди. Одеяло в свалявшейся шерсти:
мы фигуры и пешки на клетках его красно-белых,
мы выходим на свет, и уходим – на свет, честь по чести,
выползаем из тьмы – и уходим во тьму тихой сапой.
Мы горим и сгораем;
оно – остается и греет…
Кот, хвостом отмахнувшись, зевает —
и прыгает
на пол.

Ничего невозможно исправить. Штрихами замазки
Не отбелить бумагу, чтоб сызнова чёрным – по белому;
Сколько ни переписывай заново старую сказку,
Всё закончится так, как кончается слово – пробелом,
А вчерашней газетой – искристый кулёк с леденцами.
Вновь седая цыганка гадает прохожим на картах….
Хеппи-энды придумали люди с большими сердцами,
Но вся разница в том, что их раньше находят инфаркты.
Через тысячу книг и вокзалов злой тенью прокравшись,
Ртом беззубым старуха прошепчет тебе на романи:
«Ничего невозможно исправить в газете вчерашней.
Ничего, чаворАлэ!». В разверстой, зияющей ране
Больше жизни и красок, чем в чёрных убористых буквах,
Что испуганно жмутся к листу и друг к другу немножко,
Суетятся, ластятся, мурлычут и тычутся в руку:
«Ничего невозможно исправить… Никак невозможно».
День за днём нам платить и платить за чужие ошибки,
Точно так же, как кто-то безропотно платит за наши.
В переполненной чаше плывёт лупоглазая рыбка
С золотой чешуёй. Кверху брюхом, безжизненно, страшно.
Снежно-белая роза – для чёрной проказливой кошки
Лепестки под портретом роняет беззвучно и горько.
Но с картонки не тянется лапа поддеть их. Ведь больше
Ничего не исправить. И рыбку не выплеснуть в море,
Чтоб она уплыла: от цыганки, старухи с корытом,
Старика и рассказчика – в зёв промысловой вселенной,
Чтобы чёрная кошка над миской склонилась, и сыто
Облизнувшись, зевнула и спать забралась на колени.
Знают кошки, собаки и дети, что Радуги нету:
Взрослым вечно охота пилюлю послаще и сказку.
Только белая роза печально стоит под портретом,
Неизвестно откуда и как угодившая в вазу…

Иди в лес, прикармливай своего волка,
Не отступай, не беги от холода колкого,
Там далеко – улицы, сонных домов крыши,
Здесь – тьма кромешная, будешь молчать, – выживешь.
Ровно, как в городе, здесь молчание – золото,
Не борись с правдой, бойся ран колотых,
В спину нанесённых тебе решительно и внезапно,
Помни правила, чтобы по ним доиграть до завтра.
Иди в лес, ещё немного, дойдёшь до сути,
Сколько прошло по этой лесной тропинке судеб?
Не торопись подпускать, тебе же держать ответ,
Сколько ты уже не приручала, сколько минуло лет?
Спеши, с темнотой слейся, скоро луна полная,
Взгляд – пламени окаём и зрачки ромбами —
Волчий узнаешь, и воздух, как шерсть, дыбом,
Вспомнишь, как это – вкопанной, если он мимо.
Волк спросит: «Ты насовсем или только на лето?
И где все вещи, если руки пусты и легко одета?»
Промолчишь в ответ, знаешь, что всё изменится
Через несколько полных лун и дней вереницу
И ещё немного часов и минут по ложке мерной.
Разрубай эту нить, волки всегда уходят первыми.
В глаза ему не смотри, спину держи ровно,
Иди в лес, прикармливай своего волка…

Каждый должен делать свою работу,
Я пишу тебе письма раз в неделю в субботу,
Левой, нет, точнее, конечно, правой лапой,
Здесь на радуге выдают чернил, что кот наплакал.
Посему спешу сообщить, что со мной всё хорошо,
Только что было солнце, и тут же дождь пошёл,
Я никогда не любил сырости, и когда ты плачешь,
Я бы много отдал, чтобы всё получилось иначе.
Вместе прожили с тобой мою жизнь восьмую,
Я за тобой присматриваю и тоже тоскую,
Ты не тревожься, ем хорошо – и обед, и ужин,
Я был любимым котом, знал, что любим и нужен,
Я ни о чём не жалею, правда, вот ни грамма,
Я теперь не болею, набрал пять киллограммов.
Ничего не болит, я совсем не пью таблетки,
Я опять молодой, даже простужаюсь редко.
Я грущу, когда ты грустишь и не спишь ночами,
Это я разбил твою чашку, только я нечаянно.
Я могу иногда приходить и сидеть неслышно
На столе, на подоконнике и на самой крыше
Твоего дома и где-то в уголке твоего сердца,
У меня есть в запасе девятая жизнь, и мы скоро встретимся…
Ладно, у нас скоро ужин, надо мыть усы и лапы,
Не успел написать, что хотел, букв как кот наплакал,
Люблю тебя до самой луны и столько же наоборот.
Целую, шлю отпечаток лапы. Вечно твой, Кот.