Татьяна Супельняк - Вуду по-берендейски

Рослав помог мне подняться и успокаивающе погладил кота:

– Что это ты разошелся, старина? Высказать свои претензии ко всем и каждому из нас персонально ты сможешь позднее, а сейчас соберись – у тебя есть еще одно важное дело.

Растормошив прикорнувшего у меня под боком пса, я вместе со всеми поспешила к воротам. Замка, как такового, не оказалось, а у мирно похрапывающих стражей никакого подобия ключа не обнаружилось – наверное, очередная смена караула открывала ворота изнутри. Правда, высоко над землей присутствовало отверстие, похожее на глазок, какой часто встречается на входных дверях в мире, где выросли мы с Иваном.

– Сейчас Бай пролезет внутрь и впустит нас, чтобы потом получить колбаску, – неожиданно сорвалось с языка, а когда я спохватилась, пришлось срочно исправлять положение: – Разумеется, после того, как мы вернемся домой.

Кот, который к тому времени вытянулся, став тонким, как струна, и уже наполовину влез в отверстие, едва не вывалился назад. Хорошо, что внимательно следивший за ним Рослав ускорил продвижение «ключа» по намеченной траектории. Парни ничего не сказали, но посмотрели на меня так укоризненно, что я дала себе слово держать язык за зубами – во всяком случае, до окончательного разрешения данной драматичной ситуации.

Соломон исчез, а ворота через пару минут приотворились.

– Скорее, изверги, – шипел Бай, – смерти моей хотите?

Ведя коней на поводу, мы с максимальной скоростью миновали проход. Кота нигде не было видно. Оглянувшись назад, я увидела наше патриотичное животное, всей своей тяжестью повисшее на рычаге над «замочной скважиной».

– Все тут? – Кот хрипел, будто находился при последнем издыхании.

– Все! – ответил Иван, и Соломон с чувством выполненного долга рухнул на землю – да не просто так, а изобразив сложный акробатический трюк: сделал в воздухе сальто-мортале и приземлился на все четыре лапы, а потом перевернулся на спину, вытянув конечности, да так и застыл, изображая полное изнеможение.

Ворота за нашими спинами медленно сомкнулись.

– А как же стражи – они так и будут спать? Это не опасно? – Я всерьез озаботилась судьбой жертв ворожбы Бая.

– Оклемаются через часок-другой, – отозвался лежащий все в той же позе кот. – Я вполсилы ворожил. Ты бы лучше меня пожалела, о, наищедрейшая из Елен: где моя колбаска?

– Я уже сказала, что буду тебе должна, – раздраженно буркнула я и, больше не обращая внимания на мохнатого вымогателя, поинтересовалась. – Кто-нибудь знает дорогу во дворец?

– Что бы вы без меня делали. – Кот, всем видом изображая покорность судьбе, встал, отряхнулся и, одарив меня неласковым взглядом, направился в город.

Лада оказалась права: баюн способен-таки принести некоторую пользу обществу. Но если рассуждать справедливо, военные разведки всех стран мира оторвали бы у нас с руками такого ценного специалиста. Поймав себя на этой мысли, я тут же дала себе твердое слово, что Бай никогда, ни при каких обстоятельствах ничего подобного от меня не услышит: произнося любые приятные слова, адресованные этому хитрецу, надо знать меру, а иначе… колбасы и сосисок не напасешься!

– Как, кстати говоря, называется великолепный город, по земле которого мы передвигаемся? – поинтересовалась я.

– Джималаай, – ответил Рослав, – что дословно означает «ослепительный свет поднебесный».

– Великаны-волоты всегда считали себя кем-то сродни Богу, – подключился Соломон. – И все, что они когда-либо делали (строили, изобретали, создавали), было великолепным и по эстетическому воздействию, и по качеству, потому что детям самого Рода не пристало размениваться на мелочи! Помнишь, Елена Восторженная, какое впечатление впервые произвел на тебя дворец Берендея, возведенный асилками? Так вот: сегодня тебе предстоит встреча с другими, не менее прекрасными, творениями их архитектурного гения.

Мы ступили на мостовую города из восточных сказок «Тысячи и одной ночи» и залюбовались высокими белоснежными домами-дворцами, где непременно должны были жить султаны и их визири, а может, даже пери и джинны. Впрочем, насчет джиннов я сомневалась – те вроде бы предпочитали кувшины, лампы или заброшенные колодцы.

Входы в вымощенные плитками дворики обрамляли вьющиеся растения, а за коваными изгородями угадывались небольшие фонтанчики, выложенные разноцветной мозаикой. Прямо на улице по обе стороны дороги с деревьев свисали плоды – огромные мандарины, апельсины, инжир, груши и виноград, а воздух благоухал от цветущих олеандров.

– Если это – скромные домики горожан, то каков же тогда дворец Правителя? – вырвалось у меня.

– Скоро увидишь! – загадочно мурлыкнул кот.

Улицы, несмотря на погожий день, были пустынными: горожане не сновали по своим делам, и известные своей назойливостью восточные продавцы не зазывали покупателей в лавки, чтобы предложить им знаменитые сласти, невесомые роскошные ткани или прекрасные ковры ручной работы, так что бедным странникам не у кого было спросить совета. Может быть, у них сиеста?

И тут на наше счастье из-за угла выскочил долгожданный первый встречный. Всего-то на две головы выше Ивана (по словам Соломона, совсем еще мальчишка!), он был так озабочен своими собственными делами, что проскочил мимо, и лишь пару минут спустя до него дошло, что компания чужестранцев совершенно не вписывается в привычный пейзаж.

Резко затормозив, парень пятился до тех пор, пока вновь не поравнялся с нами, а затем развернулся и во все глаза уставился на незнакомцев.

– Добрый день, любезный, – обратился к нему Рослав. – Мы, искусные знахари, врачеватели, прибывшие в ваш великолепный город, дабы облегчить страдания юной дочери Правителя Октавиандра. Не подскажешь ли ты…

Но «любезный» не позволил ему демонстрировать великосветское воспитание дальше и затараторил так, что мы еле-еле успевали следовать за его мыслью. Если передать коротко, своими словами, выходило, что мы, презренные лекаришки, могли бы и поторопиться на дюжину-другую дней – ведь бедняжка Ориана совсем плоха, и у нее не осталось сил даже на то, чтобы поливать слезами свое ложе. А несчастный отец, обезглавивший уже более четырех десятков совершенно бесполезных местных и чужеземных целителей, объявил о решении лишить волос собственную голову в знак бессилия перед злодейкой-судьбой – причем, это был первый случай за все годы правления Октавиандра, когда тот признал свое поражение!

Не в меру активный отрок засуетился: поочередно тянул нас за руки, забегал за спину и подталкивал, принуждая двигаться в нужном направлении, а потом припустился бегом, изредка оглядываясь, чтобы убедиться, следуют ли за ним чужеземцы.