Инзим Набиуллин - Фантастические рассказы – 2

На занятиях по боевой подготовке мы научились разбирать и собирать оружие с закрытыми глазами, сейчас уже не помню, но норматив составлял тридцать секунд. Мы же доводили это время до девяти. После занятий отправлялись на дневные стрельбы. Нас отвозили туда в крытых грузовиках летом и в зимнее время в автобусах. С двойками по стрельбе было покончено, но командирам этого было мало, и они решили обратный путь из стрельбища до города, который составлял тринадцать километров, сделать постоянным марш – броском.

Дальше были обед, глажка и подготовка к основной службе.

Ближе к вечеру нас развозили по маршрутам в центре города. Должен заметить: пять часов на улице в любую погоду. Зимы в 1973—1975 годах стояли суровые – сорок градусов мороза. У всех солдат были отморожены уши и пальцы на ногах и руках. Если вы идете по улице, и вам навстречу попадется человек с большими, как варежки, отмороженными ушами, значит, он точно служил в нашем батальоне. Зимой мы облачались в меховые тулупы, и они спасали от лютого холода, но однажды один из нарядов не смог догнать преступника, который ограбил кого – то, чуть ли не на глазах патруля, и разъяренный начальник штаба приказал снять тулупы и заставил нас нести службу в тонких шинелях. Вот здесь-то мы поняли всю тяжесть несения воинской службы. Шинель звонко и радостно отзывалась на удары по ней металлическим предметом. Во всяком случае, было нескучно с таким веселым собеседником. Нам по уставу запрещалось заходить в здания и там отогреваться. В эти дни мне пришлось нести службу по маршруту «Базар», «Вокзал», «Парус».

Плавучая платформа с деревянным рестораном «Парус» была пришвартована к берегу реки Казанки под Кремлем на совершенно открытом месте. Во время несения службы мне казалось, что наши ветра были намного сильнее тех, что дуют в Тихом океане.

Зимний русский тайфун перед рестораном умудрялся, наткнувшись в насыпь с грохотом, увеличивая скорость, взмывать вверх и уноситься куда – то в неизвестном направлении. Мы крепко сжимали губы и старались не дышать: знали, что может случиться непоправимое. Стоило открыть рот, как тут же наши штаны надувались парусом, и за секунду тебя могло унести, Бог знает куда, а за отклонения от маршрута – «расстрел на месте». Мы пытались внести изменение в Устав, для того, чтобы каждому из нас перед несением службы выдавали по тяжелому чугунному якорю, но нам запретили даже заикаться на эту тему. С другой стороны, на вечерней перекличке, если кого-то не было в части (сбежал в самоволку), мы говорили, что он дежурил у ресторана «Парус».

Поздно ночью грузовые машины собирали нас и отвозили в казармы. После позднего ужина – долгожданный отбой. Вся казарма заполнялась отвратительными запахами сероводорода и несъедобной рыбы, которую мы съели ещё накануне. Смешав эти запахи со своим спать, становилось намного комфортнее.

Во взводе были храпуны. Правда, я на них вообще не обращал никакого внимания. Только моя голова касалась подушки, как я тут же исчезал из этого мира и появлялся в мире сладких грез, где были райские гущи с обнаженными девушками. Храпуны всё же кому-то мешали спать, но и против них солдатская смекалка придумывала действенные способы борьбы. К панцирной сетке снизу второго этажа кровати, над храпящим прицепляли ещё влажные от пота, с отвратительным запахом грязных ног портянки, словно их носили, не снимая целый год, тщательно расправляли ткань на лице ночного «трубача». Всё же у молодежи жестокости было хоть отбавляй. Портянки эти принадлежали не виновному, а его соседу по койке. Это срабатывало на все сто процентов. Храп тут же прекращался, раз и навсегда, правда, проявлялись побочные эффекты, связанные со сном несчастного. По ночам он сидел на кровати и о чем – то часами думал, глядя на соседские портянки, аккуратно разложенные на яловых сапогах.

Вспоминается рядовой, который постоянно спал стоя и даже на ходу. Бедного наказывали десятки раз, но он настойчиво продолжал свое сладкое дело. Я заметил в его поведении прямую пропорциональную зависимость. Чем больше он спал, тем сильнее его наказывали и от чрезмерной усталости он продолжал с новой силой спать стоя. Мы все ему завидовали белой завистью. Если бы мы все заразились бы его болезнью. Я даже представил себе такую ситуацию, где сонный сержант командует сонным взводом. Вот это была бы служба!

Ночью нередко нас поднимали по тревоге и снова везли на стрельбище.

У каждого солдата была мечта наесться и поспать, не вставая неделю, а там хоть потоп, но потоп так и не наступал. Иногда я днем уходил в самый дальний угол большой казармы и, прячась от начальства, спал минут двадцать на полу под кроватью.

Как и в любом другом подразделении Советской армии, нас кормили три раза в день кашами, макаронами и картошкой. Если бы вы видели это варево. Приготовленное на воде, оно было совершенно несъедобным, без масла, но что самое удивительное – после еды все тарелки сверкали алюминиевой чистотой. Добавки никогда не было. Каждый из нас, особенно первые полгода, думал только о еде. Желтого цвета пшённая каша, которую мы называли Бангладеш, влетала в наши желудки молниеносно, порой мы даже не принюхивались к её вкусу. Котлеты проглатывали как собаки, целиком и сразу. Они считались редким деликатесом.

Пустые, ненаваристые супы из капусты и гороха пропадали в чреве моего желудка легко и молниеносно. Только ночью во время сна можно было услышать их отголоски по всей казарме. Помню, в этих первых блюдах не было ни одной капли жира. Скорее всего, повар был раньше сталеваром, который в еде вообще ничего не понимал. Только позже, когда я сам стал старослужащим, меня и моих сослуживцев единственный, раз за всю службу позвали на кухню, где на отдельном большом противне повар приготовил гуляш, и он мне не понравился из – за специфического запаха с душком. А может, в его роду были французы, которые обожали, есть то, от чего других воротит. Самым вкусным деликатесом считалось сливочное масло, расфасованное на двадцатиграммовые дольки специальным масловыдавливателем. Было очень обидно, если в моем маленьком бруске его были выбоины, пусть даже незначительного размера. В такие минуты складывалось ощущение, словно тебя ограбили или украли целую банку черной икры. Масло тщательно размазывалось по единственному большому куску хлеба, где оно практически исчезало и съедалось только в самом конце трапезы с черным, если его можно было так назвать, чаем. Было такое подозрение, что позавчерашний чай заваривали каждый день ещё по три раза. Тарелки и кружки с вилками и ложками были изготовлены из толстого, грубого алюминия. Ими можно было убивать врага в рукопашную на поле боя.