Джерри Джерико - Голос Бога

Ежедневно он намазывал лосьоном от веснушек лицо, грудь и плечи – с самого детства делал он это, с первого дня, как мать купила ему первый бутылёк, строго-настрого наказав втирать это в кожу каждый день. Она считала необычайно яркий облик сына болезнью и бедой и искренне горевала, глядя на его пунцовое как гербера лицо. Юный Абби, взирая на взволнованную мать, выливал на себя тонны лосьона. С тех пор минуло больше пятнадцати лет, но он всё втирал и втирал в себя каждый день эту пахнущую лимоном жидкость, совершенно не задумываясь, с какой целью он это делает.

Ему было всё равно. Его не интересовал собственный облик, как не интересовал и облик окружающих. Их жизнь, их интересы и мечты – ему не было до них дела, как не было дела и до собственных чаяний и занятий. Его не волновали спортивные состязания, по которым сходил с ума весь город, его абсолютно не трогали театральные постановки или художественные выставки. Чтение мало его интересовало, в его жилище можно было найти только учебную литературу – сборник Инструкций, историю Халехайда и маленький потрёпанный учебник культуры речи. Он пробовал читать стихи, но нашёл их в высшей степени скучными. Все они были об одном, все твердили о красоте природы, женщины и Родины. Абби не мог отличить одного стихотворения от другого и забросил попытки вникнуть в высокую халехайдскую поэзию. Проза также давалась ему тяжело. Романы походили на выжимки из толстенного учебника истории, герои вымышленных сюжетов ничем не отличались от его знакомых и наводили тоску, комедии его не веселили, и он с удивлением пролистывал книгу, ожидая смешных моментов и разочаровываясь.

Радио было наиболее простым и понятным ему развлечением. Он слушал его часами, лёжа на кровати. Слушал новости, прямые трансляции, музыку. Но не запоминал ничего из того, что услышал. Он не знал имён политиков, актёров театра, спортсменов и других выдающихся граждан. Он не помнил исполнителей и авторов музыки, что лилась ему в уши. И образы, что он представлял себе, когда слушал очередной концерт, не были так же ярки и красочны, как его облик. Он всегда представлял себя бредущим по дороге, витиеватой и натоптанной, очень далёкой, убегающей куда-то в лесистые горы. И видел он, как встречается ему по пути некто неясный и неслышный, как столб дыма, и как ни силился Абби, не мог представить, кого он встретил и о чём говорил с ним. Скудное воображение отказывалось подыгрывать своему обладателю, и Абби не пытался растормошить фантазию, не видя в том никакого интереса.

Все кругом твердили о любви и семейной жизни, и Абби не был исключением. Он поддакивал своим приятелям, разглагольствующим о женских достоинствах, и соглашался, что пора было уже обзавестись подружкой. Как именно ими обзаводятся, он, впрочем, не интересовался, а рассказы о попытках своих однокашников считал пустым трёпом и пропускал мимо ушей. Он искренне верил, что однажды поутру проснётся безумно влюблённым в некую девушку, поспешит уведомить её об этом, и полагал, что она отчего-то сразу бросится отвечать ему взаимностью.

Так он и проводил свои дни, слушая радио да бестрепетно поджидая, словно своей очереди в кассе, когда в сердце ворвётся любовь. Она непременно должна была подарить ему билет в обыкновенную спокойную, взрослую жизнь, где всегда присутствовали дети и семейные вечера с вкусным ужином за общим столом. Его приятели полагали это наивысшим счастьем на жизненном пути, и у Абби не было причин не соглашаться с ними. Он имел представление о том, как надлежало прожить жизнь мужчине. Отец его был бригадиром в цеху, где подрабатывал Абби, и из разговоров рабочих Абби знал, что отец был «мужиком что надо», да и выглядел тот всегда бодрым и довольным. Сына он в шутку называл Кирпичом за рыжину и холодный, серьёзный взгляд, прозвище это подхватил весь цех, которому словно цепкая зараза передалась любовь отца к невозмутимому Абби.

После учёбы тот спешил на станцию. Взобравшись на виадук, он переходил по нему улицу, чтобы добраться до эстакады и сесть на поезд до Долгоречья, где и располагался фастарский кирпичный завод.

Абби всегда садился у окна. Глядя на проносящийся мимо город, он ни о чём не думал, лишь взирал на быстро сменяющийся пейзаж и почему-то получал удовольствие от созерцания стремительно убегающего назад пути. Сегодня солнце слепило ему глаза, посему в окно он не смотрел, но дремал, подставив жару, бьющему в стекло, своё неумолимо покрывающееся веснушками лицо.

Цех, путь к которому был столь не близок, ещё с детства знал он как свои четыре пальца. Душное помещение, где со скрежетом и гулом елозили механизмы и шелестела конвейерная лента, он в своё время излазил сверху донизу в поисках чудесных открытий. Тогда этот сравнительно небольшой цех казался ему огромнейшим гремящим миром, полным тайн. Со временем обнаружив, что в замызганном глиной помещении, где чумазые рабочие монотонно выполняли свою работу, не было ровным счётом ничего чудесного, Абби потерял к детским выдумкам всякий интерес.

Он носил рабочий костюм графитового цвета с заводским шевроном как повседневный. Часто стирать его не требовалось – материал запросто протирался обыкновенной тряпкой. Ткань не впитывала жидкость и отталкивала грязь. То был идеальный наряд для Абби, не заботящегося о стиле и элегантности туалета. По удивительному совпадению в Фастаре комбинезоны были на пике моды, и щеголяли в них все кому не лень. Чего Абби, разумеется, даже не замечал.

По пути в цех он забегал в раздевалку, где оставлял рюкзак и натягивал плотные перчатки, – переодеваться ему и не требовалось.

В цеху было душно и шумно. Осторожно обойдя тележки и суетящихся грузчиков с поддонами и лопатами, Абби пробирался к конвейерной ленте, по которой медленно плыла грязная дорожка тёмной глины. Со всех сторон он слышал громкие приветствия и вежливо отвечал на каждое, помахивая рукой.

– А вот и главный Кирпич пожаловал!

Бригадир махнул ему сверху рукавицами – он стоял на лестнице у ямы, куда сваливалась очищенная глина. Эти слова он произносил каждый раз, как видел сына – ему, как и окружающим, шутка казалась ужасно смешной. Абби кивнул в ответ и взобрался на постамент, где лежал его рабочий инструмент – жердь с широким прямоугольным окончанием. То был магнит, которым Абби надлежало очищать сырьё от металла.

Он водил им над проплывающей мимо глиной, попутно прореживая её рукой, и при сигнале из динамика педалью останавливал конвейер, чтобы выудить мусор. Гвозди, различные железные обломки, а также камни летели в ведро у него под ногами. Рабочий, стоявший здесь до него, отправился на другой конец цеха в печь, выгружать кирпичи после обжига – горячие и пахучие, как раскалённая земля.