Хельга Элман - Сны

Поднявшись на третий этаж, Кристина зашла в первую попавшуюся аудиторию и обнаружила, что она была пуста. Это была аудитория живописи. Вдоль стен тянулись ряды столов, заставленных гипсовыми головами, торсами, искусственными фруктами, цветами, вазами – в общем, всем тем, что могло бы послужить для написания натюрмортов и портретов при отсутствии натурщиков. В центре зала стояло четыре-пять пустых мольбертов. Стол преподавателя был завален готовыми картинами на холстах, картоне, акварельной бумаге, кистями, красками и карандашами. Также здесь были и пустые холсты, натянутые на рамы и должным образом подготовленные для того, чтобы молодые художники могли написать на них свои шедевры. Заведующий этой аудиторией – профессор Иннокентий Белов – всегда разрешал своим ученикам приходить в аудиторию и «творить искусство», как он говорил, поэтому дверь почти никогда не закрывали на ключ. Он считал, что вдохновение может застать человека, ищущего его, в любой момент, или, наоборот, могло покинуть на занятиях. Если, придя на занятия к Иннокентию Ивановичу, студент не находил в себе творческого порыва, он мог спокойно подойти к преподавателю и сообщить, что он сегодня «пуст», ни одной мысли. Для Иннокентия Ивановича это была веская причина отпустить ученика с занятия на поиск вдохновения, словно справка от врача о болезни. За это он был самым любимым учителем на потоке. Но когда наступала пора сдавать сессию, он становился жёстким и требовательным. Спрашивал работы с учащихся и досконально изучал их. С каждым студентом беседовал не меньше получаса о том, что вдохновило его на написание этой картины и что она несёт миру, что этим произведением хотел сказать художник.

Кристина прошлась вокруг мольбертов, подошла к столу, заваленному картинами и чистыми холстами. Взяла чистый холст, масляные краски и села за ближайший мольберт у окна. Окна в этой аудитории были во всю стену. Дневной свет полностью освещал помещение. Кристина установила холст на мольберт. Закрыла глаза и несколько минут сидела без движения, обдумывая, что же она хочет написать. Затем открыла глаза и начала смешивать краски.

Немного красной краски, немного синей. Может быть, нарисовать лёгкий цветочный этюд, например, первые цветки или ростки, пробивающиеся из-под земли? Тогда нужно смешать коричневый цвет , размышляла Кристина, выдавливая небольшие капли красок и смешивая их на палитре. Её взгляд был прикован к пустому холсту, за смешиванием красок она следила краем глаза. Своим внутренним взором она уже видела, чем заполнить эту пустоту, прорисовывала тонкие изгибы пробивающегося из-под земли ростка, тонкого и хрупкого, но полного жизни и стремящегося ввысь.

Через несколько минут подбора цветов, Кристина уже была готова начать писать картину. Она взяла немного краски на кисточку и занесла её над холстом, чтобы сделать первый штрих, но вдруг внезапно остановилась. Ярко-васильковый цвет! Кристина только сейчас поняла, что у неё получился цвет точно такой же, как необыкновенный цвет глаз у маленькой девочки, которая снилась ей сегодня. Поняв это, Кристина от испуга выронила кисточку.

– Ага, попалась! Кто тут у нас? – раздался позади Кристины весёлый возглас.

От неожиданности Кристина вздрогнула. Это преподаватель Белов вошёл в аудиторию. Иннокентий Иванович был в бодром и весёлом расположении духа, впрочем, как всегда. Выглядел профессор весьма экстравагантно: небольшая бородка и усы как у мушкетёра, каштановые волосы с сединой доходили почти до самых плеч, а на темечке уже виднелась довольно приличная залысина, которую с каждым годом становилось всё труднее скрывать за ещё оставшимися прядями волос. Одет он был в тёмно-коричневые брюки, пиджак горчичного цвета с коричневыми вставками, имитирующими заплатками на локтях. Под пиджаком был одет жилет тёмно-зеленого цвета в синюю полоску и белая рубашка. Довершал образ благородного джентльмена (или «последнего мушкетёра», как его прозвали студенты) шейный платок сине-зелёных оттенков, который он носил вместо галстука.

– Мадмуазель Миронова! Как я рад видеть вас в своей обители, – весело заговорил Иннокентий Иванович. Надо сказать, что его манера речи была такая же затейливая и неординарная, как его внешность.

– Особенно приятно вас здесь видеть после последних занятий, на которых вам, к сожалению, не удалось проявить себя как это обычно бывает, – продолжал Иннокентий Иванович, – как вижу, вам всё же удалось приманить музу, и она озарила вас своим светом! Это очень вовремя, так как через две недели предстоит экзамен. Было бы прискорбно лишиться удовольствия полюбоваться вашим творением.

– Да, муза меня посетила и подарила некую идею, для осмысления которой требуется ещё немного времени, – смутилась Кристина, – но к экзамену всё будет готово! А теперь прошу меня извинить, мне срочно нужно на лекцию, которая вот-вот начнётся, – сказала Кристина, поднимая кисточку с пола. Падая, кисточка отскочила и оставила на полу два ярких васильковых пятна, будто глаза той девочки снова уставились на Кристину. Кристина поспешно стёрла капли краски с пола, вымыла кисть, собрала краски и положила на место холст, который так и остался пустым.

– А разве ещё ведутся лекции? Вроде бы уже все студенты готовятся к сессии, – рассеяно проговорил Иннокентий Иванович.

– Да, – замешкалась Кристина. И тут она вспомнила: как раз сейчас должны были начаться дополнительные лекционные занятия по истории искусства для студентов, которые пропустили более сорока процентов занятий. На проведении данных дополнительных занятий настояла сама декан факультета. Она была старой закалки и не могла допустить, чтобы из её учебного заведения выходили «недоучки».

– Вы же знаете нашего декана, – продолжала Кристина, – история искусств для неё святое. Лекция вот-вот начнётся, мне уже пора.

Кристина подхватила свой рюкзак и направилась к выходу:

– До свидания, Иннокентий Иванович!

– До свидания, мадмуазель Миронова, – озадачено сказал Белов. Его сильно удивило, что Кристина собирается на лекции для студентов-прогульщиков, так как Кристина прилежно посещала все лекции и была одной из лучших студенток, хотя и весьма своеобразной.

Кристина поспешно закрыла за собой дверь в аудиторию живописи, чтобы избежать дальнейших расспросов профессора. Но тут же она столкнулась нос к носу с деканом, Ларисой Викторовной Шэрер, очень ухоженной пожилой женщиной восьмидесяти лет. Несмотря на свой солидный возраст, Лариса Викторовна следила за модой, одевалась со вкусом и не забывала про макияж. Её невысокая, худощавая фигура, облачённая в чёрное приталенное платье длиной до середины икры, была полна достоинства, грации и неуёмной энергии. Словом, мадам Шэрер представляла собой весь шик русской аристократии.