Ю_ШУТОВА - Амалия и мы

Мимо нас прошла девушка с цветами. Не останавливаясь, мой партнер вытащил из кармана пару долларов и бросил в корзину цветочницы. Она протянула ему розу, королевскую, бордовую. Куда ему деть цветок, руки-то мной заняты? Он зажал стебель зубами.

Дотанцевали. Протянул мне розу, и когда я взяла ее, поднес мою руку к губам, челка упала ему на глаза, серые, светлые, как расплавленное серебро.

– Клаус Зибер.

– Амалия Веттер.

Почему я назвала это имя, а не давно ставшее привычным «Леа»? Может, потому что знакомство с неким Клаусом лишь проходной момент, завтра меня уже не будет в Вегасе. А может, я соскучилась по нему, по имени, которое было частью меня, было мной. Клаус посидел за моим столиком еще полчаса, угостил меня вторым бокалом мартини, рассказал, что приехал в Штаты вести какую-то научную школу, вот с друзьями прилетел в Лас-Вегас на выходные, задал пару ничего не значащих вопросов и откланялся, сунув мне визитную карточку. «Клаус Зибер. Профессор. Технический университет Дармштадта». Где-то в Германии. Когда уходила из ресторана, беленькая картонка с буквами осталась на столе. Зачем она мне?

Разве могла я предположить, что встречу Клауса снова. Всего через три года. Или через четыре? Память, хоть и безразмерный склад, но там постоянно все теряется, засовывается не пойми куда, хватишься – нету, а выскочит, когда не нужно.

У меня была весенняя привычка – пятничным вечером, чтобы отрешиться от бесконечных рабочих вопросов и назавтра в выходной проснуться с пустой головой, пойти пешочком в сторону сквера Мари-Трентиньян. В апреле в Париже цветет сакура. И не только японцам свойственно любование этой мимолетной красотой.

Минула весенняя ночь.

Белый рассвет обернулся

Морем вишен в цвету.

Узенькие дорожки, фонари, скамейки, ничего особенного, типичный городской сквер. Но когда его накрывали облака розовых лепестков, маленький садик превращался в зачарованный лес. И самое главное, туристы туда не забредали шумными стайками. Так что для вишневой медитации под выходной сквер Мари-Трентиньян самое оно. А по дороге еще заскочить в кафе «Ленотр» на улице Сент-Антуан, там подавали бесподобный мильфёй и крепчайший эспрессо, божественное сочетание.

Устроилась за столиком на террасе. Только откусила первый раз от пирожного, на стол легла роза. Я подумала, это уличный продавец. Знаете, ходят африканцы, предлагают сувениры или цветы, молча выкладывают перед вами, если вы не платите, забирают. Торговля почти без слов. Глянула из-за пирожного, как из-за бруствера – нет, белый, и лицо… Я его видела. Но где? Когда? У меня в глазах, как у Скруджа МакДака замелькали образы знакомых мужчин: не тот, не тот… Улыбается. Видя, что я не могу вспомнить, взял розу и зажал зубами. Ну конечно! Танго в отеле. Мой последний день в Лас-Вегасе. Как же его звали? Ганс? Эрих? Немецкое имя.

– Клаус Зибель. Узнали меня, Амалия?

Амалия. Я назвалась тогда Амалией. Он запомнил, надо же.

Сказать, что я была удивлена, это не сказать ничего. Я была ошарашена. Вероятность столкнуться в Париже после случайной встречи в Вегасе и так близка к нулю, но чтоб еще и с розой?! Это невероятно!

Клаус рассмеялся:

– Я узнал вас еще два квартала назад. И шел за вами. На пути был цветочный павильон. Вы прошли мимо и нырнули в кафе. А я вернулся и купил розу. Чтобы вы вспомнили меня. И никакой мистики. Я физик, а физика мистики не терпит, – и, положив розу обратно на столик, добавил, – ротэ розэн бидойтэн либэ. Красные розы означают любовь.

Воздушной периной сакуры над сквером Мари-Трентиньян мы любовались вдвоем.

– Вы парижанка, Амалия?

– Нет, я не парижанка и даже не Амалия, – «призналась» я.

– Вот как? А почему же вы назвались Амалией? Это имя грело мне душу.

Надо было что-то придумать. Нечто жизнеподобное, правдообразное. Но не зря же я столько лет болтаюсь в «прихожей» кино.

– Видите ли, Клаус, тогда… – я помолчала, закусив губу, будто задумалась, стоит ли рассказывать постороннему мужчине очень личное, пережитое, может быть, еще не вполне, еще волнующее мою трепетную душу, – в Вегасе мне хотелось забыть… Забыться. Выпасть из самой себя, – я подняла на него совершенно несчастные глаза, страдание просверкнуло в них серебристой рыбьей спинкой, скопилось слезой. – Я рассталась с человеком, которого очень любила. Я любила, а он, как оказалось, нет. А тут вы. И меньше всего я собиралась, извините, случайному человеку показывать, ту размазню, в которую превратилась. Амалия – моя подруга, женщина самоуверенная, жесткая, про таких говорят: «Лопатой не убьешь». Такая, какой бы я хотела быть, но мне не дано. Вот я и назвалась ее именем.

– И как же вас зовут на самом деле?

– Леа.

Мы пешком дошли до моей квартирки на рю дю Мон-Сени. Внутрь я его не пустила. Незачем. Дала номер телефона, чмокнула в щечки, махнула розочкой и адьё. В свою норку я никого не допускала. Что моё, то моё. После расставания с Фан-Фаном я, конечно, в непорочные весталки не записалась, но ограничивалась интрижками, не доводя до длительных связей. Это ведь не любовь, порой даже не влюбленность. Если говорить о чувствах, то самым правильным будет, пожалуй, удовольствие. Удовольствие от секса, от возможности выйти куда-нибудь вдвоем, поболтать, обменяться мелкими подарками по поводу и без. Легко сходились, расставались без скандалов и слез, подбирали новых партнеров. И, скажем так, встречаться я предпочитала в квартирах любовников, а если такой возможности не было, кое-кто был женат, на помощь приходили отели с почасовой оплатой.

Почему предпочитала встречаться не дома? Что тут непонятного? Меньше всего я беспокоилась о серебряных ложечках. Но! Утренний, чуть кисловатый душок, оставшийся от вчерашних удовольствий. Несвежие простыни – лишняя стирка. Мужчина, надевающий вчерашние трусы и носки, тоже несвежий, как загнувшийся между косточкой оливки и окурком кусок сыра. Необходимость изображать заботу: бежать вниз за круассанами, варить кофе. «Передать джем, дорогой?» – «Спасибо, дорогая». Улыбки, как засохшая булка, того и гляди, крошками просыплются. Пусть это все достанется моему партнеру, пусть я буду в гостях, пусть передо мной изображается показная забота. Нет, проблема вчерашних носков не ко мне. Каждая уважающая себя женщина носит в сумочке зубную щетку, пачку презервативов, чистые трусики и чулки. По крайней мере, во Франции.

Когда прощались у дверей моего дома, Клаус пригласил меня на фуршет. Научный симпозиум, на который он явился в Париж, традиционно заканчивается коллективной пьянкой.

– Приходите, Леа. Уверен, вы никогда не бывали на попойках ученых. Это вас позабавит. А на следующее утро я уезжаю.

Зачем я вам рассказываю такие мелочи? Эти мелочи позже превратились в такие крупности, что своротили мою жизнь. Так валун сваливается в речку, перегораживает ее, заставляет изменить течение. Если бы я не пошла на тот фуршет, моя жизнь текла бы другим руслом. Наверно. Ничего нельзя знать. Ни заранее, ни потом задним числом. Я получила компактный букет, да, опять те самые ротэ розэн, и двух коллег Клауса в придачу: Майкла и Павла. Первый был из Штатов, второй из Союза. Так вчетвером мы прошли сквозь официальный фуршет и продолжили позже в ближайшей пивной. Было весело, пили пиво, представьте себе, во Франции совсем необязательно пить вино, шутили. Душой нашей маленькой компании был Майкл. Он травил анекдоты, скабрезные, но смешные. Потом на такси метнулись на Пигаль в ночной клуб – пили, танцевали. Надо сказать, русский танцевал, как медведь, оттоптал мне все ноги. Вообще он, в отличие от Майкла, был бука букой, в основном отмалчивался, кроме «да» и «нет» из него ничего было не вытянуть. Ну что вы, никакой ностальгии по родине рядом с ним я не чувствовала. Никакими березками или замерзающими в степи ямщиками меня в Союз было не заманить.