Ю_ШУТОВА - Амалия и мы

«Сахара» потрясла нас обоих. Сказочный город из «Тысячи и одной ночи». Восточная роскошь. Нарочитая, утрированная, несколько мультяшная. Один наш номер чего стоил. Огромный, как падишахский тронный зал. Лабиринт из мавританских арок, напоминающих замочные скважины, решетчатые ширмы из темного дерева, ковры повсюду, даже в туалете, золоченая резьба стен. Наверно, это было какое-то новомодное тогда пластиковое покрытие, но выглядело вполне дворцово. В самом центре – три пальмы. Живые. Не слишком высокие, около двух метров, до потолка им еще расти и расти. Нет, не в горшках и не в кадках. Они росли прямо из пола, вокруг были уложены кованные решеточки. А между пальмами стояла джакузи. И подсветка. Забираешься в теплую бурлящую воду, она меняет цвет, то голубая, то зеленая, то розовая, и блики танцуют на потолке, на разлапистых кронах пальм, шевелящихся на искусственном ветерке от кондиционера. Оазис.

Пока мы обходили бары, игровые зоны, холлы, кабаре, искусственные сады и пляжики, бродили из башни в башню, с этажа на этаж, на Вегас спустилась ночь. Она была где-то там, снаружи, за высокими окнами. Внутри «Сахары» по-прежнему длился день: сверкали электрические солнца, гремела музыка, девочки из ревю, вертели задами и задирали ноги, звякали игровые автоматы, крупье выкрикивали: «Делайте ваши ставки!», толпы народа перекатывались из зала в зал подобно волнам прибоя. Только под утро, сыто отвалившись от рулетки, Франсуа вспомнил, зачем мы здесь.

– Леа, ты обо всем забыла, да? Сколько можно играть? Пошли скорее!

– Куда?

– Искать часовню. Ты, кстати, кто? Католичка? Протестантка?

– А ты? – сами понимаете, мне было совершенно без разницы, но я решила не афишировать свое советское безбожное воспитание.

– Католик, конечно.

– Здорово, я тоже католичка.

Часовня, это только название. Настоящий свадебный комплекс, работающий по принципу конвейера, круглосуточно, без выходных. Можно жениться, даже не выходя из автомобиля. Платье, кольца, букет. Все шло наборами, подешевле, подороже, на выбор. Инструктаж: где встать, что говорить, кольцо жениха у меня на большом пальце, кольцо невесты у Фан-Фана на мизинце. Рассветное небо над головами. Вопросы, клятва, обмен кольцами, фотография на полароид, конверт с двадцатью долларами регистратору, свидетельство о браке нам.

Брачная ночь в номере на двадцать четвертом этаже. Ну как брачная… Рухнули в постель и уснули обнявшись.

Когда мы очнулись… Знаете, это очень верное слово: «Очнулись». Мы лежали, смотрели друг на друга, касались пальцами, и одна мысль бродила в двух наших головах: «Зачем? Зачем мы сделали это? Связали себя звеньями свадебных колец. Разве это было нужно?» Как двух лыжников сталкивает лыжня, так нас с Франсуа столкнула жизнь, столкнула страсть. Но так же, как лыжникам, нам нужно разойтись, наши пути ведут в противоположные стороны. Он рвется в Голливуд, а я… А я точно нет.

После завтрака или обеда – время в Лас-Вегасе относительно: во сколько бы ты ни проснулся, хоть среди ночи, считай это утро – мы подали жалобу в местный окружной суд. Дескать, брак был заключен в состоянии алкогольного опьянения, просим считать его недействительным. Никто наше решение не оспаривал, пообещали аннулировать это безобразие и выслать решение по почте. Прожив еще сутки в «Сахаре» в привычном состоянии любовников, мы мирно расстались. Франсуа махнул в вожделенный Голливуд, а я вернулась в Париж.

Правда, в этот свой последний день в Лас-Вегасе я встретила Клауса.

Франсуа с оловянными глазами кружил у рулетки, высчитывал шансы, а я бродила по «Сахаре», собирая последние впечатления. Наконец, уселась в каком-то тысяча первом по счету ресторане. Официант поставил передо мной бокал белого мартини. На крохотной сцене перед оркестром плавно поводила гибкими обнаженными руками певица. Платье ее струилось черненым серебром, сверкало. Голос парил, поднимался чайкой над волной скрипок.

И с рассветом, я знаю, станет памятью ночь,

И начнется новый день.

Вэббер, ария старой кошки, да вы слышали, эту мелодию знают все.

Я плыла вслед за летящим голосом, растворялась в музыке, соглашалась: да, всё, уходя, остается в памяти, в бездонном ее хранилище, остается навсегда. Над ухом прозвучало:

– Могу я присесть.

Я вздрогнула. Как-то замитусилась от неожиданности, начала двигать свой недопитый бокал туда-сюда. Этот голос выдернул меня из глубины воспоминаний, и я забилась на поверхности, судорожно заглатывая реальность. Почему-то на ум пришла картинка из давнего детства. Я сижу на корточках среди пыльных лопухов в дальнем углу двора за сараями. Обычно сюда никто не заглядывает. Этого-то мне и надо. Выкапываю маленькую ямку в земле и кладу туда разглаженную конфетную фольгу, а сверху бусины: красную деревянную, голубенькую пластиковую, а третья и не бусина вовсе, так, стекляшка, выпавшая из закрепа сломанной бабушкиной брошки. Накрываю большим осколком молочной бутылки и зарываю, старательно утрамбовываю землю ладошкой. И тут же прокапываю маленькое отверстие точно посредине стекла. Любуюсь, завороженно. Там, в круглом иллюминаторе теперь не фольга и бусинки. Нет. Там, как в волшебном фонаре, проносятся разные видения – то красный Марс, летящий сквозь серебристый космос, то волшебное яблочко на тарелочке, то… И тут над ухом картавый детский говорок: «Ага, секретик зарыла!» Я вздрагиваю, закрываю руками окошечко в иной мир. Будто я пират, застигнутый английскими солдатами над сундуком вожделенных сокровищ.

– Я вас не побеспокоил? – вновь раздается рядом.

На этот раз слегка вкрадчиво.

Поднимаю глаза – возле столика стоит мужчина с коньячным бокалом в тонких пальцах с наманикюренными ногтями. Высокий, сухопарый, на вид около пятидесяти, белокурые волосы волной зачесаны со лба назад, джинсы, дорогие, явно сшитые на заказ туфли и белая рубашка-поло с крохотным крокодильчиком на груди слева. Пожимаю плечами: «Хотели присесть, садитесь. Мне не жалко».

Опускает обтянутый денимом зад на плетеный стул, молча тянет свой коньяк. Певица на сцене допела и ушла, ее сменил смуглый коротышка в костюме, правда, рубашки под пиджаком, застегнутым на единственную пуговицу, я не заметила, но галстук на голой шее болтался. Еще на нем была низко надвинутая шляпа, белая, гангстерская. Застучали барабанчики, подключался рояль, и дядечка хрипловато запел: «Тока тако, тока тако…» – аргентинское танго, соленое, как пот рыбака, сочное, как ананас, горячее, как грудь тоскующей красотки. На мою руку опускается сухая мужская ладонь:

– Идемте танцевать.

В пространстве перед столиками вытанцовывала одна пара, явно профессионалы для привлечения посетителей. Но и мой партнер кружил меня не хуже. Шептал мне, щекоча дыханием шею: «Наклон… обход… от меня и обратно…» В его руках я была невесомым перышком – подбрось, взлечу к потолку и, кружась, медленно опущусь прямо ему на ладонь.