Ирина Бйорно - Осколки

Пусть люди деву эту никогда не забывают!

Жил-был на свете маленький мальчик, и его звали странным именем – Мася Пу. Был он красив и голубоглаз, с круглой головой и густыми, черными, жесткими волосами. Но была у него тайна. С детства он чувствовал, что внутри он был совершенно пустой. Совсем пустой, и эта пустота в нем была живая. Он ходил в детский сад и танцевальную школу, кушал мороженое, но все равно чувствовал, что он внутри пустой. Но внешне это никто не замечал.

Мама гладила его по головке, а он отдергивал руку и говорил ей: «Вы меня, мама, не трогайте». Так он ей говорил. Но он ей не говорил о своей тайне – о том, что он был внутри пустой. В детском саду к нему подходили дети, но он не мог с ними играть, потому что он чувствовал свою пустоту. Иногда она в нем росла и становилась больше него самого. Тогда он забирался в кровать и не хотел оттуда вылезать, пока эта пустота не уменьшалась в размерах. Пустота была живая и управляла жизнью Маси Пу.

Иногда он даже не ел ничего, так как пустота закрывала ему рот, тогда Мася Пу плакал в темноте под одеялом, но взрослым он о своей пустоте ничего не говорил. Он даже пытался вставать на голову, чтобы эта пустота из него вышла. Он долго стоял на голове около стены с открытым ртом и ждал, что пустота выйдет из его рта, как однажды вышли из Маси Пу глисты, которыми его заразила домашняя кошка. Глисты были живые и вышли вместе с какой-то слизью, но пустота так в нем и осталась.

Иногда пустота сжималась в темный, маленький комочек, и тогда Мася Пу облегченно вздыхал и ему казалось, что он, как все. Тогда он смеялся и играл с котенком и ел мороженое, но потом пустота расширялась в нем, и он опять чувствовал себя плохо и одиноко. Пустота его пугала, показывая ему страшные картинки. Она была серой и лохматой. Она была живой. И тогда Масе Пу хотелось бежать от всех: от мамы, папы, кота, домашней собаки. Он представлял себе, что он был пуговицей, которая все время отрывалась. Его спасала только родная бабушка, которая нежно любила Масю Пу и знала про его пустоту – или догадывалась. Ведь он и бабушке ничего не говорил. Бабушка не боялась этой пустоты. Она гладила Масю Пу по голове с жесткими волосами и приговаривала: «Ничего, сыночек, все пройдет». Так она ему говорила. Но бабушка умерла, а пустота так и осталась жить в растущем теле Маси Пу.

Постепенно он научился с ней, с пустотой, жить, и даже закончил институт и стал работать, но внутренняя пустота его не оставляла. Иногда она росла, и тогда Мася Пу пил алкоголь. В те минуты он забывал про эту серую, лохматую пустоту, живущую в нем. Она не имела названия – эта пустота, но она не была Масей Пу. Она была отдельным существом, живущим в нем.

Зачем он с ней родился? Мася Пу не знал. Он пробовал наркотики, перекрашивал волосы в оранжевый цвет и даже бегал по полям голым. Но это пустоту не пугало. Она его не оставляла. Она бегала вместе с ним. Она пила алкоголь и бегала с ним по полям. Она его любила. Она была ему кем-то дана. В наказание? За что? Мася Пу не знал. Он сжился со своей внутренней пустотой. Он хотел заполнить её любовью – к горам, к морю, к быстрым машинам, к грудастым женщинам, но не мог. Как он ни старался, пустота была непреклонна. Она была частью Маси Пу. Внутренняя, живая пустота. Вакуум, из которого все родилось. Но из этой пустоты внутри Маси Пу рождались только страх и уныние. Мася Пу ничего не хотел. Только одного – избавиться от своей внутренней пустоты. Бедный Мася Пу!

Ты дал мне крылья – я могу летать,

Ты дал надежду – я могу смеятья,

Ты ниточкой любви мне душу развязал,

И я оттаяла – чему тут удивляться?

Ты в сердце нежно так поцеловал,

Что я поверила тебе как чуду.

Но ты ведь не любил – ты просто поиграл

В любовь и нежность – как в свою причуду…

Мы оба – взрослые, и понимаем всё:

Игра в любовь – для нас она не нова,

Но верить хочется тебе – или судьбе,

И что на сцене я – Офелия а ты там – Казанова.

Ты дал мне крылья – я могла летать,

Но не подняться нам на небо вместе,

И я тебе не буду больше лгать —

Я ухожу со сцены – ты – к своей невесте.

You gave me wings, so I can fly

You gave me hope, so I can laugh.

You untied my soul with a thread of love,

And you heal my wounds – why should I be surprised?

You kissed my heart so tenderly,

That I believed-you are a miracle,

But you did not love me – you just played

With love and tenderness – as a good actor.

We are both adults and understand everything-

The game of love – for us, it is not something new,

But I want to believe in you – or in faith-

That on stage I’m Ophelia and you’re – Casanova.

You gave me wings – so I could fly,

But we should not climb to heaven together.

I will not lie to you anymore —

I’m leaving the stage. I will not play your game any more.

Четверо стояли около земляного холмика в темноте, и было слышно, как двое из них громко шмыгали носами. Луна освещала сад, пахло нарциссами, и было понятно, что здесь хоронят дорогое существо. «Бедный наш Гоша!» – произнес кто-то. Девочки опять как по команде зашмыгали носами. «Мир праху твоему! Спи спокойно!» – это был голос почти плачущего папы.

Четверо – мама, папа и две полувзрослые дочери взялись за руки и склонили головы над холмиком. «Лишь бы лиса не добралась!» – добавила Ласточка. А Силле погладила Ласточку по голове и успокоила: «Папа сверху камень положил, да и Гоша лежит в пластике». Она тяжело вздохнула: «Бедный наш Гоша!».

«Да кто же был такой этот таинственный Гоша, по которому так искренне горевала целая семья?» – спросите вы. А он был обычным черным ангорским кроликом, умершем от старости и обжорства. Гоша был просто домашним развлечением, ходил в красивом ошейнике со стразами и выгуливался раз в день на зеленой лужайке перед кирпичным домом, где и жила наша семья.

Гоша был толстым и счастливым кроликом – ел только отборную траву или щипал одуванчики, клетку ему чистили после того, как он «настреливал» в углу много маленькой коричневой дроби, и вообще он был кроликом-долгожителем – он жил в этой семье уже шесть лет, и за это время и Ласточка и Силле выросли, похорошели, им одели металлические цепочки на зубы, и девочки уже несколько раз перекрашивали свои волосы. Теперь одна из них – Ласточка – была брюнеткой, а Силле – блондинкой.

Кролик Гоша участвовал во всех семейных Днях Рождения, приемах гостей и развлекал соседских детей, собирающихся по воскресеньям в саду у большого круглого батута с сеткой. Тогда его выпускали из клетки, и он всем показывал, как можно прыгать и без всякого батута и даже очень высоко. Дети смеялись от его высоченных прыжков, гладили Гошу и давали ему сладкую морковку. Может ли такая жизнь кому-либо не понравится? Это была цепь счастливых дней и вечеров, и Гоша чувствовал себя любимым и особенным.

Он никогда не видел других кроликов и вообще никаких животных – кроме соседской собаки – маленького черного терьера Беллы, которая часами стояла у забора, наблюдая за прыгающим Гошей. Она высовывала длинный, розовый язык и улыбалась, глядя на его прыжки, а иногда ей доставалась и морковка, летящая через забор от соседей.