Никита Горшкалев - Малахитовый лес

Астра сунул по одной сильфии в приёмник, над которым красными буквами было выведено: «Автомат сдачи не даёт! Один апельсин – две сильфии, один мандарин – одна сильфия». Автомат зашатался, зажужжал, как рой насекомых, запищал, труба заходила ходуном, и по ней скатились четыре апельсина – только успевай ловить! В шёлковых одёжках-обёртках: один в коричневой, два – в зелёных, последний – в красной и каждый с золотой наклейкой. Астра распихал апельсины по отвисшим карманам кофты и по карманам брюк так, что те округло выпирали, треща по швам. Репрев вожделенно облизнулся.

– Мне тебя и дальше тащить? – с неохотой задал вопрос Астра.

– Да, пожалуй, – подумав, ответил Репрев и почесал лапой за ухом. – Чего-то мне ещё нехорошо.

– А выглядишь лучше моего.

Передохнув и мысленно поблагодарив повстречавшийся у них на пути автомат, Астра наскоро замотал Репрева в потяжелевшую кофту, и пёс сам запрыгнул ему на руки. Юный кинокефал ускорил шаг: до улицы Дынной идти оставалось совсем недолго.

– Ха-ха, и даже на отряд не напоролись! – никак не мог нарадоваться Репрев, наконец высвободившись из душной кофты и всласть отряхнувшись.

– Это меня и беспокоит, – сказал Астра, закусив губу.

Дынная улица была похожа на прочие улицы, и дом – такой же панцирь, как и многие другие, с антеннами вкривь и вкось и проводами-нервами, только пузатый и жёлтый, как дыня. Открытые балконы с узорчатыми чугунными балюстрадами (не иначе в узорах листьев и цветков дыни, а может, и вовсе никакие это не были листья и цветки). Дуб-великан с вековыми морщинами и толстой грубой корой, древний, как этот мир, лез, старый проказник, ветвями в окна.

Подъездная дверь, конечно, неподъёмная, стенающая, словно в муках, а на ней – как годичные кольца, как слоёное тесто – объявления, одно на другом, одно на другом! Целый исторический пласт во всей его красе. Дворник-кинокефал, как проклятый, каждое утро ненавистно срывал их, но объявления чудесным образом материализовались снова. Одно только объявление дворник никогда не трогал, заботливо приглаживал его отступающие края и улыбался в усы о чём-то своём: «Отряд ищет нового полуартифекса! Полуартифексом может стать каждый, так почему не вы?» И к призыву – абстрактная иллюстрация, на которой из треугольников составлены образы синего кинокефала и жёлтого феликефала, скрещивающих копья, а за спинами у них развевались плащи.

– Ну всё, настал час расставания, – сказал со всепрощающей улыбкой Репрев.

Астра замялся, закинув руку за плечо и почесав спину, посмотрел в сторону и вверх, щурясь на солнце; он всё никак не мог решиться, но в конце концов попросил:

– Да вот, в горле что-то пересохло, – подняв подбородок, он помял пальцами горло и туго сглотнул, хотя глотать было нечего. – Не нальёшь мне стаканчик воды?

– Как чувствовал, что от тебя так просто не отделаешься… – сквозь зубы выдавил Репрев.

– Я, вообще-то, тебе жизнь спас, не забыл? – надуто произнёс Астра.

– И что, я теперь тебе по гроб жизни обязан? – Репрев сморщился.

– Верни хотя бы сильфии за апельсины.

Услышав заветное слово (апельсины – не сильфии), Репрев подобрел, сгладил все острые углы и заговорил так угодливо, как только был способен:

– А ты отнеси их ко мне, и тогда будут тебе и сильфии, и вода тебе будет – столько, сколько душа пожелает, хоть обпейся! Я тебя, пожалуй, даже чем-нибудь поинтереснее простой водицы угощу.

Астра по-доброму рассмеялся и спросил:

– Чем же это ты меня угощать собрался?

– А вот увидишь.

Наступила непонятная заминка. Репрев, пригнувшись, смотрел на Астру с застывшей, притворной и оттого немного глуповатой, растянутой до ушей улыбкой. Астра, в свой черёд, смотрел на Репрева, не понимая, чего тот ждёт.

– Ты в этом подъезде живёшь? – неловко спросил Астра, показывая пальцем на номер подъезда – «первый».

– Да, в этом, – не стирая улыбки, прощебетал Репрев.

– Так мы пойдём или?..

– Пошли-пошли. Вот только… – Репрев кивнул мордой на дверь.

– Ах, ну да, прости… – наконец дошло до Астры, он открыл перед недееспособным дверь, и та, конечно, издала мучительный стон. Репрев прошёл вперёд, как король.

– Фамильяр из тебя получился бы никудышный, – сказал он, остановившись на миг в проходе и обернувшись на Астру.

– Это уж точно! – громче обычного воскликнул Астра и некстати засмеялся.

Войдя в подъезд, они попали в жёсткую, как водопроводная вода – нежной её назвать язык не поворачивался, – отсыревшую прохладу и сакраментальную тишину. Как в склепе, только в склепе вы не наткнётесь на смоляные многоточия и тире, проставленные пеплом потушенных сигарет, на пожелтевшие, как старая бумага, окна и объявившую смертельную голодовку герань на давшем трещину побелённом подоконнике.

Пока поднимались на второй этаж, Астра, зачем-то одной рукой держась за тугую бирюзовую резину перил, а другой махая, как птица крылом, и выбрасывая её вверх, предался размышлениям:

– Ведь что такое подъезд? Подъезд – это предбанник бытия, считай, потусторонний мир. Весь быт, все разговоры на кухне, все семейные обстоятельства, все молочные зубы выпадают там, там всё делится на ноль, там кров кровных уз – всё, всё там, в квартирах, в этих клетушках – клеточках живого тела дома! Нет, точно не живого, я ошибся – мёртвого, мёртвого тела дома! Вот идём по лестнице, по этажам, и даже не догадываемся, что совершается за дверьми – а там, а там свой микромирок! – Астра вещал беспокойно, у него – в предвестии радостных слёз – дрожали губы, глаза ширились, как степь, и кипели плодовитым светом.

– Да ты, никак, мечтатель! – разудало проскрипел Репрев.

– Да, пожалуй, я – мечтатель, – важно согласился Астра и проделал такое движение у шеи, будто поправил несуществующий галстук.

– Мы здесь мечтателей не больно жалуем, – строго отозвался Репрев. – Мы низко летаем, я бы даже сказал, ползаем. Приземлённые мы, к земле клонимся. Видишь, на втором этаже всего живём.

– Ты сейчас говоришь, как самый последний мечтатель! – парировал Астра с улыбкой.

– Прозвучало как оскорбление, – угрюмо проговорил Репрев. – Но я точно знаю, что совершается в этой квартире, – и они встали у двери, обитой бурой искусственной кожей, с золочёным пластиковым номером «восемь». – Здесь подожди, мой фамильяр вынесет тебе сильфии и поблагодарит за меня. Апельсины оставь на подоконнике.

– Ты даже не пригласишь меня зайти? – засопел Астра. – Некрасиво поступаешь.

– А ты навязываешься, – прорычал Репрев.

– Это я-то навязываюсь? Я всего лишь попросил промочить горло. И всё думал: удобна ли будет просьба, удобна ли она будет?! Полгорода протащил тебя, как дурак, на своём горбу, обливаясь потом, а ты не можешь выполнить даже малейшую мою просьбу!