Оксана Демченко - Непрекрасная Элена

Девочка вышла из города и значит, имела право на помощь в первую зиму.

Девочка была опознана атаманом и Этом как темная ведьма или куколка – значит, подлежала немедленной казни. Опознание неоспоримо: даже отказавшись поверить себе, Сим не мог усомниться в чутье Эта. Друг прямо сейчас видел тьму, эта тьма погасила все блики в его взоре, сделала глаза бездонными.

Итак: помощь до весны или казнь на месте? Сим улыбнулся… и без колебаний сделал окончательный выбор – выбор отчего атамана.

Всякий закон степи прогнется и сломается, пожелай того отчий. Но, ломая закон, атаман примет на себя последствия.

Сим положил руку на середину потертых ножен, прощупал рельефный знак рода, погибшего десять лет назад. Клинок был тот самый. Сим помнил ножны. Впервые он увидел клинок очень давно, задолго до той беды… И сейчас остро, болезненно вспомнил себя – мальчишку неполных семи. Мир казался прост… В ту весну два кочевья сошлись, был праздник. Сим-ребенок встретил в большем кочевье Дэни – парнишку своих лет, как-то сразу назвал другом, прирос душою… Вместе они пробрались в шатер совета. С замиранием сердца сняли с подставки клинок, созданные еще во времена предков.

Как давно это было, словно в иной жизни! Оружие предков казалось чем-то безмерно важным, а ножны – очень красивыми… Весь мир был простым, и люди его были единым целым – красными муравьями великой степи. Пальцы Сима-мальчишки были короткие, тонкие. Они едва могли обхватить ножны. Друг Дэни понимал слова и сам говорил, а еще он много улыбался. Еще бы, Дэни жил в счастливой полной семье, которую ждало скоро пополнение…

Да, в тот год младшая сестра Дэни еще не родилась. Но позже Сим видел ее. Уж он-то помнил все, он сознавал с болью и гневом, как похожа на умершую девочку нынешняя подделка! Лицо, глаза, родинка, цвет волос… Кто все продумал, кто безошибочно встроил ловушку и снабдил приманкой?

Если бы сестра Дэни выжила, е теперь было бы двенадцать. Почти как и девочке, что вышла из города и вынесла тот самый клинок.

Сим, отчий атаман степи, сжал пальцы на ножнах. Прошлое дрогнуло… и развеялось. Обхватить кленок теперь слишком просто. Вес клинка почти не ощущается в большой ладони.

Атаман потянул клинок на себя. Девочка всем телом качнулась вперед, сделала шаг. Она цеплялась за ножны так отчаянно, что костяшки пальцев стали даже не белые, а сине-жёлтые… В светлых крупных глазах застыл ледяной, глубинный ужас. Ничего, кроме пытки и смерти девочка не ждала. И все же она шагнула, не воспротивилась. Не закричала. Не попросила о пощаде даже взглядом.

«Пойди пойми, откуда она явилась, как с ней обращались до появления в городе и позже, в ограде его стен», – подумал Сим и, не отпуская ножны, уложил свободную руку на костлявое детское плечо.

– Идём, тебе открыта вся степь, – негромко произнес Сим на родном для себя тартаре. – Здесь, на стоянке Старика, говорят в основном на трех наречиях и мешают их по всякому, нет правил и ограничений. Тебе что роднее: славь, тартар или альраби? Наш мир – круговерть… Мой отец из срединной степи и всю жизнь по-черному ругается на тартаре. Вот он, – Сим глянул на огромного воина, – каменный Ганс. Он каждый день ругается на германике, хотя севера не видел ни разу в жизни. Явился со своей кошмарной мамашей из огненных песков дальнего юга.

Сим знал: Ганс любому новому человеку кажется простым и страшным. И мать его, до беспамятства свирепеющая в бою, одним взглядом вгоняющая в пот великих воинов – тоже кажется при первой встрече дикой и глупой. Лишь чуткие не попадаются в ловушку очевидного и получают право второй раз говорить с этой семьей, по-дружески сесть у их костра и разделить пищу…

Сим продолжал плавно выговаривать слова, выстилать ими тропку первого знакомства с девочкой.

– Предки веками жили в одном месте, называли его родиной. Говорили на одном наречии и были внешне подобные друг другу. Занятно. Почти как теперь в городах. Умом я верю в истории о предках, но только умом. – Сим улыбнулся. – Ты похожа на северянку с опушки леса. Я прав?

Девочка молчала, судорожно цеплялась за ножны. Она вряд ли сознавала, что с ней говорят и тем более – что от неё могут ждут ответов. Она переставляла ноги, и это отнимало все силы, всё мужество. Но постепенно девочка привыкла к теплу руки на плече и к мягкому говору в ухо. Моргнула, сглотнула – и попробовала слушать. Когда атаман довёл её до шатра, девочка решилась, отпустила ножны. Чуть не упала, но за спиной вплотную стоял тот самый, недавно упомянутый, Ганс.

– Сходу за жратвой, – прогудел Ганс в светлую макушку, смотал кнут и удалился.

– На охоту, – прошелестел Эт и прянул прочь.

– Прошу, не уходи, друг, – атаман нацелил взгляд в гибкую спину. Беловолосый дернулся и замер. Он, ощущал взгляд Сима, понимал лучше слов. Атаман поспешил добавить слова, удержать друга: – Прошу… кому, кроме тебя и меня, ценен клинок? В нем твоя память. Ты один из всего кочевья выжил.

Эт выдохнул, плечи сгорбились. Он замер в неустойчивой на вид позе, затем округлил спину, поднырнул под край полога. Намеренно создавая звук каждым шагом, прошелестел по шатру. Эт уважал Старика и старался для него, слепого, даже стукнул пальцами по столику-бубну – вроде как назвался.

Атаман глубоко вздохнул и чуть расслабился. Спиной отодвинул край полога, попятился в шатер. Он продолжал придерживать девочку за плечи, направлять, пока не усадил её напротив Старика. Сразу устроился рядом и стукнул по бубну, подражая манере Эта.

– Новый человек из города здесь, старик.

– Рад, два года мы попусту ходили к стенам, и лишь в нынешнее лето не потеряно зазря… Какое имя назовешь, дитя? – спросил Старик.

– Арина, – глядя в свои сжатые замком руки, шепнула девочка.

– Тебя никто не обидит, ты под рукой Сима, отчего атамана, – продолжил Старик. – У нас принято говорить, что думаешь. Особенно такое поведение полезно новому человеку. Все смотрят на тебя. Имя занятное… Помнишь его или так велено?

– Ничего не помню, – в отчаянии шепнула девочка. – Если спорю, она смотрит на меня… и тьма душит. Я давно не спорю. Кажется, всегда… Не буду врать. Меня привели в город вчера. Их было пятеро. Мужчина, имя Идри. Женщина, имя Сулаф. Юноша, имя не называл. Еще две женщины, обе молчали, их совсем не знаю. Откуда мы пришли, не помню. Давно ли я живу с ними, не помню. Кто они? Не помню… Вы убьете меня? Наверное, во мне зло. Та женщина не умеет делать хорошего. Я устала. Даже хорошо, если убьете.

– Жратва! – рявкнули издали.

Девочка вздрогнула. Повернула бледное лицо и замерла, моргая и стараясь не заплакать. Сквозь слезы вряд ли она видела, как в щель меж полотнищами втискивается огромный Ганс, нагруженный корзинами и мешками. Как он принимается расставлять и раскладывать доставленное, как режет и рвет припасы, чавкает и принюхивается.