Оксана Демченко - Непрекрасная Элена

Щенок жив чудом. Он – на краю. А я даже не полноценный врач. Да будь я лучшим из врачей, что изменилось бы?

Лучше попробую влиять на генное дерево. О том мире ничего не знаю, он вроде сказки, так что я охотнее и легче верю в чудеса там, вне привычного.

Итак, дерево. Доверчивое, как малыш-щенок. Оно готово показать себя целиком! Я ощущаю «кору», слышу шелест «листвы», обоняю запах «плодов»… А вот и подробности искажений проявляются: по стволу и ветвям зачернели спёкшиеся язвы и наросты, легкая гниль обозначилась вкусом на языке.

Мое восприятие ничуть не похоже на генные карты предков, даже на самые лучшие – цветные и объёмные. Не похоже на доступные современным диагностам три упрощенные проекции фрагментов тех древних карт. Это вообще… другое. Если подумать, вряд ли это дерево можно объяснить наукой предков. Оно просторнее и сложнее. В нем больше искусства, чем науки. Вот почему я надеюсь на чудо.

Если дерево – рисунок, пусть даже цветной и объемный, я могу в нем кое-что исправить: стереть, дорисовать, поменять.

«Кистью выведено в едином движении высшего, совершенное и законченное, недвижное и полное движением»…

Так писал о дереве Чтец Кан.

Тонкая старая книга сама собою оказалась у меня в руках, так я помню. Мне тогда исполнилось семь. Я уже тогда любила читать, и в библиотеке меня никто не искал… То есть меня вообще никто не искал, но там я могла не замечать этого. Книга упала с верхней полки. Я подняла и пролистала. Сразу поняла: видеть генную карту – это «дар чтеца». Обрадовалась, ведь я такая не одна, и это даже не уродство, это дар…

Едва ли не единственный Чтец, известный людям Пуша, якобы был основателем первого легендарного города. Нам даже на уроках истории о нем говорили. Мол, жил в первый век нового времени некий Чтец Кан. Умел разделить население на людей и мутантов без ошибки, лишь раз дотронувшись до кожи. Люди были ему благодарны…

В тонкой книге, которая упала мне в руки, было написано иначе. Я долистала до последней главы, прочла и оледенела, и забыла дышать.

«В возрасте пятидесяти трех лет был сожжен на поле перед воротами нового города. После допроса с пристрастием признал, что сам не является истинным человеком и права жить в городе не имеет, так объявили жителям. Сам Чтец с решением города согласился, ибо закон един для всех».

Я несколько раз внимательно прочла книгу. Даже в свои семь я поняла: первые главы написал один человек, последнюю – другой. Так что слова Чтеца могут быть настоящими, а слова о нем и его согласии умереть… еще раз обдумав легенду, я испугалась. И решила, что лучше мне притвориться, что я слепа, глуха и глупа, что нет для меня волшебных ворсинок, способных вырасти до размеров дерева.

Чтец Кан лишь видел, и даже за это поплатился.

Насколько я отличаюсь от Чтеца, стало более или менее понятно, когда у Мари приключился страшнейший припадок эпилепсии. Нервической она уродилась, ну и укус клеща… В общем, сестра впала в кому, и её не смогли вывести. Сказали, надежды нет. Мне было неполных восемь, я с ума сошла, вцепилась в Мари, увидела ее дерево, похожее на молодую иву в сплошном лишайнике, и чистила ветки, чистила… пока не отключилась.

Утром Мари очнулась, и разразился скандал! Два консилиума у постели сестры, три проверки на заводе диагностов, пересмотр квалификации лечащего врача. Многократное изучение всех записей о здоровье Мари, опрос семьи устный и письменный, опрос соседей, друзей, случайных свидетелей…

Стоило ли ждать меньшего? Пуш – город врачей. Уж наши-то знают: генную карту человека нельзя изменить. Как же они старались объяснить перемены в карте Мари!

Мне тогда повезло: диагност, на котором снимали первую карту, сгорел на контрольных проверках. И тем признал себя виновным прежде, чем я сломалась и проговорилась. Повезло… Меня должны были вычислить: мачеха видела, что я часами сидела возле Мари и шептала: меняйся! Я много раз падала в обморок, а ведь я «зеро», у меня не бывает обмороков.

Дважды – не повезет. Я поняла и стала учиться быть как все. Обычность – моя личная стена, укрепляемая почти десять лет. Моя маскировка – жидкие сталлы, ложный пульс и многое иное. Всё ради права считаться истинным человеком. Всё… даже отказ от своей сути. Лишь раз я использовала дар после того случая. Два года назад, в полную силу. Но Матвею не помогло…

И вот – я вне города. Дикому лесу безразлично, как выглядит моя генная карта.

– Ого… Тройная спираль, прежде ничего подобного люди не видели на экране диагноста, – сказала я малышу. Больше-то разговаривать не с кем. – Хм… ума не приложу, как в твоем виде ощущается код «зеро». Но грязи и наростов немного. Ты, пожалуй, «альфа» или очень крепкая «бета». Ага… вот где у вас краткосрочная стимуляция резервов. Надеюсь, я права. Выбора нет, запускаю наугад. И тут чищу, тут какое-то осложнение детских болезней. Хм… Все же «альфа»? А может, если подлатать до потери моего сознания, станешь «зеро». Только пока мне нельзя терять сознание.

Я убрала дрожащую руку от щенячьего носа.

Вот и познакомились. Он волкодлак, ему, вроде бы, меньше года, у него одно сердце и роскошный резерв живучести. Он выдержит самую тяжелую операцию без анестезии, болевой порог – всем людям на зависть. Наверное, из зависти злодеи и пробивали малыша насквозь штырями по нервным узлам.

– Выродки, – поморщилась я. Снова погладила розовый нос. Второй раз было мне ничуть не больно, только тепло пришло и легкое покалывание с ним. – Терпи. Будет больно, но так надо. Мне надо. Мне! Хоть кто-то должен выжить… врач я или нет? А даже если я недоучка, выбор у тебя, знаешь ли, никакой…

Я скорчилась, затем упрямо расправила плечи и огляделась.

Ад – это именно здесь. Если смогу установить координаты, сообщу их староверам, они вроде бы интересуются подобными гадостями. Ад – это здесь! Несомненно. Кровь повсюду. Ошметки тел. Запах паленого мяса и горелого ворса. Туша зверя. И посреди кошмара – детеныш с голубыми чистыми глазами. Единственный из всех… невинный. Он, пожалуй, еще не убивал: у него как раз теперь выпадают молочные зубы, уступая место… «мясным».

Я старательно вытерла испачканные кровью пальцы. Нащупала за пазухой футляр хирургического набора. Да, я ношу его возле сердца. Он – мое сокровище и смысл жизни. Кем бы я ни была, я могу делать… достойное. Полезное.

Открываю, затаив дыхание. Слушаю как музыку щелчок древнего замка. Беру с бархата, который всегда чист, золотого жука на двух лапках – спин. Сжимаю зубы, режу тыльную сторону запястья, подвываю и моргаю. Ставлю спин на сухожилие, ударом ладони вбиваю в плоть. Он прижимается, с хрустом врастает.

Спин – непонятное нам решение из мира предков. Безотказный, почти вечный продукт бионики. Спин питается от живого организма, не изнашивается, не теряет свойств и влияет на ткани вокруг себя, стимулируя рост и восстановление расходных: отныне спин будет добывать из сухожилия хирургическую нить, чтобы я могла зашивать раны. И он же, если верить нашей полулегендарной истории, дал название оружию… давно. Тогда порох был драгоценностью. Спиннером исходно звался арбалет, снаряженный стрелкой с усыпляющим или парализующим ядом. На хвост стрелки крепилась нить. Спиннер позволял голодающим добывать верткую мелкую дичь из щелей и пещерок. Очень давно, мало кто помнит. Только врачи, наверное. Яд для смазывания головок стрел готовили именно врачи.