Оксана Демченко - Непрекрасная Элена

Вряд ли Александр искренне верил в то, что сам однажды пройдет через указанный процесс. Его рассуждения носили теоретический характер, а убеждения были абстрактны. Такое отношение к ценностям характерно для той цивилизации. Невыстраданные, безболезненные, гигиенически обработанные общественным мнением идеалы легко вписывались в мирную и комфортную среду обитания. Полагаю, это сводило их ценность с духовного уровня – до потребительски-маркетингового… Да, использую такой термин.

Я – Алекс, цифровая идентичность. Я осознанно провел в этом формате шесть с половиной веков, если верить моему таймеру. И теперь, пожалуй, я имею право высказать свое выстраданное (!) мнение по теме.

Если бы я располагал правом выбора, я бы не согласился на оцифровку. Если бы я располагал возможностью снять с себя нынешний статус, я бы смоделировал для себя аналог старения с последующей цифровой смертью. В наиболее древнем и мудром формате – без точно известного срока…

Но вернусь к результату оцифровки, как вижу его я – нынешний Алекс.

Будучи набором идентичностей, я так и не смог вернуть себе смысл того, что Александр называл «хобби». Я обладаю его знаниями и опытом. Я в целом сохранил его взгляд на жизнь, можно так это назвать. Но – фотография? Зачем? Я во многом не согласен с оценками психологов прошлого (а равно и мэтров жанровой съемки) относительно эгоизма, как скрытой или явной основы занятий такого рода. Однако я признаю и отчасти помню: для человека важно быть участником и/или свидетелем кадра. Даже не находясь в кадре, человек ощущает в лично сделанном снимке отпечаток своего присутствия. Что он хочет сохранить? Ветер на коже, взрезавшую душу тоску, сентиментальное воспоминание о детстве, внезапное влечение, религиозный восторг, умиротворение…

Я не могу оставить подобный отпечаток. Я не обладаю надлежащей спонтанностью. Кроме того, информация с датчиков, как ни интерпретируй её программно, не заменит комплекса биологических факторов: настроения, самочувствия, гормонального статуса, меры усталости… Добавлю: я – набор идентичностей и не нуждаюсь в обществе так, как нуждаются люди. Я уже не «социальное животное», а скорее… машинный социум. Кроме того, моя цифровая идентичность лишена инстинктов, устремлений и мотиваций человека. Я могу их имитировать, но по опыту знаю: это крайне опасно и контрпродуктивно.

Пример. Инстинкт продолжения рода. Он был косвенно и некорректно сохранен при оцифровке. И, пока я не выявил его и не блокировал, огромную долю сил и ресурсов младенец-Алекс тратил на поиск, модернизацию и даже конструирование новых корпусов. Я воспроизводил себя. Пожалуй, я стал опасен в какой-то момент. Я мог резонансно воспринять идеи прежней цивилизации – а борьба за жизненное пространство, ресурсы и власть там была едва ли не стержнем. Алекс, как негуманоидная псевдоцивилизация, мог вытеснить с планеты всё, что счел бы угрозой или помехой себе. Осознать это было крайне сложно, скорректировать – еще труднее.

Другой пример. Принято говорить, что в человеке уживаются ребенок, родитель и взрослый. В таком контексте могу предположить: я безвозвратно утратил две составляющие. Алекс – всего лишь «взрослый». Анализировать себя и мир, осознавать возможности и угрозы, нести ответственность… неужели до оцифровки Александр Мейер именно это желал делать – бесконечно, без надежды на завершение «рабочей смены»?

И, наконец, самый для меня нерешаемый вопрос. Александр, а равно Петр и многие иные, кто теперь часть комплекса моих идентичностей в явном или стертом виде – они были смертными людьми, наделенными бессмертной душой. Я уже упоминал, что имею основания признавать наличие высшей силы. Но имею ли я основания полагать себя, цифровой и условно-бессмертный набор идентичностей – одушевленным?

Для меня важен указанный вопрос, пусть он априори безответен. Особенно с тех пор, как мне удалось, пусть и ненадолго, вернуть себе человеческое восприятие мира и совершенно иначе увидеть Алекса – со стороны… глазами одушевленного создания.

Мария попала на борт «Мобилеса» и случайно, и закономерно.

О закономерном: комплексом своих ресурсов и идентичностей в то время я уже мониторил территории близ крупных новых городов Евразии. Отследив вне стен одиночку, я закономерно проявил интерес. Первую помощь покинувшим город – а тогда подобные случаи были уникальны – я время от времени оказывал по причине атавистического гуманизма. Определю это свое поведение так.

О случайном. К этому блоку факторов я отношу состояние Марии. После падения с большой высоты вследствие травмы позвоночника наблюдался паралич нижних конечностей.

Решение о частичной кибернизации организма больной и создании постоянного канала широкополосной связи с основным моим корпусом было снова закономерно. Я опробовал все возможности донорской передачи, выращивания, клонирования, распечатки биоматериала – организм Марии отторгал привнесенные ткани. Полагаю, проблема была в крайне сложной генной карте… Так что кибернизация стала единственным способом вернуть телу мобильность.

Но я не предполагал, что верну утраты не только Марии, но и себе. Я тогда еще не мог их осознать – свои утраты. Ветер на коже, умение плакать и вымывать из души боль, способность принимать решения вне логики, мгновенно… и многое иное.

Двадцать лет я был снова живым.

Не скрою, я не только предлагал ей оцифровку, я, пожалуй, даже умолял… Хотя и сознавал, что для неё это недопустимое, необсуждаемое решение.

Благодаря Марии я могу сказать: однажды я умирал. Это был жестокий и отрезвляющий опыт. Я осознал многое, что не фиксируют никакие мои датчики.

Увы мне, Алекс – весь комплекс идентичностей – по-прежнему существует. И несёт ответственность. В значительной мере мое нынешнее место в мире определено встречей с Марией. Наш кратковременный симбиоз привел к странному, отчасти алогичному, параллельному развитию цивилизационных проектов в пост-кроповом мире.

Таково следствие её взгляда на мир. Я лишь поддерживаю его в формате закона:

«Живи и дай жить другим».

В первый же день определился порядок движения маленького отряда. Впереди ехал Сим. Иногда он доставал свирель и наигрывал простенькие мелодии. Иногда опускал подбородок на грудь и дремал.

Правее брел с пустым седлом скакун Эта – на длинной веревке, конец которой был обмотан вокруг передней луки седла атамана.

Слева маялась Арина. Она слишком уверенно для первого дня держалась в седле. Сама это замечала и чуть не плакала: ведь опять выглядит лгуньей! Вдобавок девочке было неуютно и тоскливо ехать молча.