Дарья Чернышова - Первенцы

О том дне у него осталось лишь несколько ярких воспоминаний – остальное сгинуло в огне, как сгинула старая ольха, давшая имя этой усадьбе, как сгинули кое-какие деньги, бумаги, бесценный портрет госпожи Берты кисти Драгаша из Гроцки. И госпожа Берта. Хоронить потом было нечего. Но Гашек, не подумав о том, как будет выбираться из пылающей, разваливающейся усадьбы, бросился туда и вынес из огня ребенка. Он отчетливо помнил, какой невыносимой болью сковало руки, когда пришлось защититься ими от падающего перекрытия, чтобы спасти жизнь – и не только свою. И как он потерял сознание, оказавшись снаружи и увидев где-то в отдалении беснующегося Ворона.

Знакомая дорога прошла почти незаметно: Гашек уже был на земле Ольшанских. Нынешний владелец этой земли не навещал ее со времен своего неожиданного возвращения из мертвых, в результате которого здесь вырос новый курган. У этого кургана, где уже пятнадцать лет покоилась госпожа Ветта, Гашек и слез с коня. Ворон, казалось, обрадовался передышке – тяжелый седок в его возрасте все-таки был испытанием. Гашек его не стреножил: задерживаться не стоило. Полуденное солнце щедро освещало все обозримые земли, а где-то среди них лежало черное пепелище.

Само собой, она была здесь. Гашек почти никогда не ошибался на ее счет: слишком тесной и прочной стала их связь с того самого дня, как он спас ее из горящей усадьбы. И хотя по закону она считалась его госпожой, Гашек звал ее просто по имени.

Итка Ройда отряхнула штаны, поднимаясь с земли, и бросила прощальный взгляд на могилу матери. Потом, не теряя времени, свистнула, чтобы подозвать свою лошадь, и коротко спросила:

– Дядька ищет?

Гашек кивнул. Гнедая кобылка, названная без выдумки – Красавицей, подошла, по-своему поприветствовав Ворона, и уже ожидала хозяйку. Итка намочила платок водой из притороченного к седлу бурдюка и повязала на голову: с ее темно-рыжими волосами можно было запросто перегреться при таком солнце. Она затягивала подпруги, недовольно поджав губы: Войцех уже не впервые бесцеремонно прерывал ее поездку в Ольху, которую она навещала раз в пару месяцев, и каждый год – обязательно – в самый жаркий день лета, отдавая дань памяти госпожи Берты. От жизни в родной усадьбе матери у Итки остались лишь воспоминания, даже старых слуг уже не было: Гавра давно умерла, а Сташа после пожара никто не видел. Когда они уже ехали верхом, она, перекатывая на языке кусочек жженого сахара, снова спросила:

– Фто ему нуфно?

– Он не сказал, – пожал плечами Гашек. – И был еще пьян, когда я ушел.

Немного погодя Итка шумно разгрызла леденец, набрала в рот воды и сплюнула.

– Может твой старик перебирать копытами порезвее? Не хочу ехать по темноте.

– А ты не бойся, – улыбнулся Гашек. – Я с тобой.

Она рассмеялась.

– Это очень любезно с вашей стороны, господин Гашек, но дело в том, что к вечеру дядя Войцех не вспомнит, зачем я ему понадобилась.

Итка, которая прекрасно знала о его происхождении, иногда в шутку звала Гашека господином – но только так, чтобы Войцех не слышал, потому что его это жутко раздражало. У Войцеха многое вызывало такую реакцию, да и поминал он добрым словом разве что покойную сестру, а об остальной своей родне отзывался не слишком тепло. К примеру, имя госпожи Берты он произносил только в связке с выражениями вроде «песья вошь» или «гнилая доска». При всем этом Итка, казалось, вполне искренне и взаимно любила своего дядю: пьяным он бывал очень весел, а трезвым – даже умен. Правда, он делал все, чтобы трезветь как можно реже. «Какая из тебя Ройда, – говорил ей Войцех, когда напивался не настолько, чтобы потерять способность говорить внятно, – Марко был светловолосый, пока с войны не приехал седой. Ты нашей, Ольшанской породы. А от Ройды, вон, в Гашеке и того больше».

Направляющийся домой батрак, издалека заметив верховых, прикоснулся к своей широкополой шляпе в знак приветствия. Он был из деревни Мирной, лежащей у северных границ владения Ольшанских, жители которой в далеком прошлом трудились на эту семью. Теперь же все батраки ушли к другим господам – в основном, к Тильбе, но Берту из Старой Ольхи, а затем ее дочь и внучку знали и помнили. К тому же, Итка в скором времени должна была стать причиной события, знаменательного для всего края и даже, быть может, для всей страны. Незадолго до смерти Берта Ольшанская устроила помолвку своей единственной внучки с Отто из Тильбе, которую так никто и не расторгнул. После Войцеха, явно не стремящегося заводить законных детей, и Марко, которого много лет назад признали умершим, права на два огромных владения переходили к Итке. Ее брак с Отто Тильбе сделал бы их самыми крупными землевладельцами Берстони. Этой свадьбы ждали и боялись одновременно, а ждать оставалось недолго, может быть, пару месяцев: по договору Итка могла выйти замуж, достигнув шестнадцатилетнего возраста.

Когда жара немного спáла, она сняла платок и заново заплела длинную косу: волосы растрепались. Итка действительно была в Ольшанских, особенно в бабку – Гашек думал, что именно так госпожа Берта выглядела в юности. Голубые глаза, большие, как у матери, делали ее взгляд вечно любопытным. Она попросила воды – собственный бурдюк опустошила, а затем и из второго выпила почти все, оставив Гашеку совсем немного. Впрочем, они уже слышали, как шумит впереди Подкиртовка. Ворон замедлил шаг, и Итка, хоть и стремилась попасть домой, придерживала свою кобылу, чтобы Гашек не отставал.

К замку подъехали уже в сумерки. Свида забыл закрыть ворота, хотя обычно он так не делал, но, видимо, почтенный возраст все-таки дал о себе знать. Итка направилась к дяде, Гашек остался в конюшне, расседлать лошадей. Но она почти сразу вернулась и дернула его за рубаху, сделав знак быть тише. Он вопросительно развел руками, на что Итка прошептала:

– Там Свида. Мертвый. Ему перерезали горло.

Гашек хотел что-то ответить, но попросту растерялся. Мертвый Свида? Кому могло прийти в голову убить старика? Итка продолжила:

– Много крови. Есть следы. Нам надо в замок, узнать, что с дядькой.

Он не успел возразить: Итка, схватив крюк для чистки копыт, пригнулась и стала осторожно пробираться к двери, ведущей на лестницу. Гашек пошел за ней. У этой самой двери лежал управляющий. Итка оказалась права: крови было ужасно много. Глаза Свиды были широко распахнуты и глядели в небо, как будто он был чем-то очень удивлен. Они обошли его аккуратно, чтобы не наступить в багровую лужу.

Размытые грязные следы нескольких пар сапог вели наверх, к малому залу Кирты. У входа Итка замерла, прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Гашек сперва не мог разобрать слов: только понимал, что говорят несколько человек, но затем раздался стук, а следом – такой надрывный вопль, что он даже вздрогнул. После этого разговор продолжился на повышенных тонах, и они все слышали даже из-за двери: