Демьян Брауде - Иночим великанов. Апокрифы Мирадении

– А может статься сие и не я. Инда Вайт то, куда чаще тупит, вот к нему и спрос.

Он был готов дать зарок, что в его голове, данный тезис звучал разумно, но её пророкотавшая реакция заставила усомниться в остроте его самоуверенных утешений. Прямо, скажем, дал он маху в своей учтивости.

– Да не одна ли малина, кто из вас одним миром мазанных имбецилов отец – мне то, что делать?! – она пыталась сочить укоряющим ядом, но слезы все же задушили.

Она пустила по щекам слезоточивые потоки, и по её вечно огорченному лицу, они смотрелись особенно не сносимо печалью. Закусивший губу Слизел стал немым, и как только через некоторое время, в полной тишине, булькающий под спадающей порыжелыми лианами бородой Вайт хотел отчеканить глупость, он пошел на опережение.

– А что ладить? Заграбастать денег, и уйти в подполье. Ты останешься с чадом, а мы сыщем обиходную для края работу или будем обустраивать дом.

Она жалко хихикнула, на распухшем от слез розоватом лице, чествуя как солоно в гортани, и не сносимо холодно на сердце.

– Ты фермер? – сощурила она влажные розоватые склеры, в нестерпимо саркастической улыбке сочившейся боли. – Не, недурнее мне тяпнуть трав у ворожеи, и как должно поднатужиться?

– Нет, – внезапно уверенно отпустил Вайт сидя поодаль от них, возле потухшего огнива, со сваленного трухлявого пня, сдавив свои треугольные черты лица в суровой мине, от которой коченели члены, а тон заставлял чувствовать, как встают волоски на руках и затылке.

Канна и Слизел одновременно вскинулись на него, как если бы у того и взаправду план был на степень пригоднее пустой околесицы.

– Вы будете обитать душа в душу, а я удамся в мечники, как рассчитывал раньше. Войн всегда много, а без жалованья солдаты не остаются. Пусть один из нас, станет достоин этого мира.

Канна внезапно обожглась его рассыпавшимся великодушием, и, посвежев зардевшимися чертами, жестом, подозвала к себе. Вайт смяв пенулу под власяницей, присел на колени перед ней, и она, смахнув слезный остаток, одарила его поцелуем в широкий лоб, затем и в губы сокрытые в чаще бороды. Слизел, что лежал с боку, нарочито поперхнулся, и хотел, что-то добавить, но сестра его оборвала, чуть повысив тон.

– Имей совесть мозгляк! Аль у него план гоже твоего, – младший вышел из согревающей темной прослойки кокона, одеться, покуда Вайт заслуженно, получал ласки, за своё сердобольное отношения к ещё нарождённому ребенку их омерзительного порока.

Покамест он сердито не пойми на что, натягивал обветренные брюки, и сапоги, бережно сложенные стопкой у капающего на него смолой дерева с положенным на кипу мечом в качестве груза, он скрепя зубами, уловил вдали чей-то истошный крик. И тут же раззадоренные всполохи дюжин плескавшихся перьями крыльев птиц, что взметнулись ввысь, чураясь, источника человеческих надсадных воплей. Стянув на поясе перевязь, и нацепив свою прогорклую от частой готовки рубаху, чей ворот на шнуровки, часто вбирал в себя листья, и насекомых, он, махнув длинной челкой, обернувшись к родне, увлеченным скоропалительным плотским позывом, с надменной гримасой решился их прервать. Дух соперничества с братом сыграл как-никак своевременно.

– Поколе вы обжимаетесь, их могут уже перебить и растащить по кускам. И первые вклады в будущее пупса сгорят.

Заарканенная Канна, высунувшаяся испод размашистой спины Вайта, явственно выразив повисшее опасливое негодование в опавших реденьких бровях, и, выскользнув, отпихнув его нависшую груду мышц с себя, отбежала наскоро облечься. В пору как Слизел празднуя малую победу, недобро усмехался, Вайт поднял среднего размера опавшую на устланной иглами и колючими прутьями земле шишку, и метнул её в нахальную смазливую физиономию брата. Повисшие негодование сменил гнев, и, сощурив веки пряча оливковые зеницы, уронив бровь ласточку, младший неспешно вынул из ножен меч. Вайт проворно натянув спешенные до колен подштанники, и искря зелеными очами, ухватил деревянную палицу с металлическими колючками, и только Канна, что уже успела нацепить половину своего наряда, успокоила их один горячим басовитым выкриком.

– А ну прекратить! Нахватало вам шалопаям ещё себя перебить! – она уже натянула высокие сапоги, и подобрала свисающую помятую, тунику, которую следовало бы постирать, а лучше выкинуть. Меч и ослоп неспешно опустились, а выпячивающие губы братья смиренно вняли её укорам, кивнув друг другу, обозначая временное примирение обменом нерадивых кивков.

Слабо поднявшейся ветер поддувал с севера, а хорошая, для осени безоблачная погода, быстро с ясности, сменялась заступившими серыми гнетущими тучами, что выходили от верхушек отдаленных растянувшихся зубчатых отрог. Слизел, собрав остатки снеди, да скрутив одеяло, вскинул на плечо половину их вещей, передав остальное брату. И кинув в рот черствую булку, запивая её холодной водой из одной кожаной фляги, они начали преследования по тесному сбитому лесу, полному непредвиденных опасностей, к которым они по привычки были готовы, если не умением, то импровизацией устрашения. Ибо не было той силы, которую они боялись, и казалась целой армии мало, чтобы пошатнуть их бесшабашность и задор…

Ночь у отряда виконта прошла неважно. Следопыт, который казалось, беспамятно провалился в сон, не удосужился оставить дозорного, и инициативу на себя перенял Калиб, кой считал себя более подготовленным, в таких вопросах, как бывший сотник и закоренелый вояка, чтивший муштру. Тут, то он и вдоволь отыгрался на Гайте, все ещё ощущая признаки безутешной чесотки в ладонях, при мысли о несостоявшейся казни дезертира. Когда смаянный расхолаживающим на события днем Джоаль улегся в подкосившей истоме, почти на голую землю, а Моз и Коуб, почетно опоясав, заняли место у огнища, придерживая обмотанные кожей рукояти штампованных мечей готовые вздернуться при пенке под зад, Калиб все ещё недоверчиво смотрел на рябые щеки оруженосца, по которым бегал тлеющий огонек от постреливающих углей из огнива, слизывающий конопатки. Тот мнительно, по стойке стоял, придерживаясь за меч, и поколе все последовательно смолкли в спущенной покрывалом ночи, предаваясь блаженному сну, он, пуская пары пара из ноздрей, постановил каждые тридцать ударов сердца вертеть сдавленной страхами головой в разные стороны света, с каждой из сторон которых стоял обвод недоброжелательных темных стволов деревьев, скалящих свои ветви, и редко пронося в своих стойбищах отголоски борьбы ночных хищников с их добычей.

И первый час с последовательно спадающего на колевшие плечи хлада, нечего окромя отдаленного шороха, мелких зверей, что охотились на своих малых соседей, да докучающих комариных облюбованний, он не примечал. Только осерчавший ветер смиловствовавшись стих, а небо окончательно заволокло бескрайним покрывалом приветливо смигивающих звезд со скосом белесого серпа радии и иссиня-голубой путеводной Уике, которые все в равной доле заставляли бы его умилиться сему празднеству белых отдаленных сотней тысяч световых лет вспышек, если бы камнем на сердце не возложенная, ответственная задача. В качестве безобидного развлечения он решил считать прихлопнутых им напористых самок комаров, что почти осадой туч напускались с наступательным воем, ложась на его испещренные щеки и открытые участки обдуваемой шеи.