Анатолий Ухандеев - Тогда они вернулись

На пороге, растрёпанный и наполовину мокрый стоял Паша, неумелый Валеркин ученик. В полосатом мятом пакете он держал спасённую от стихии книжку и не решался постучать или позвонить в дверь.

– Входите, Павел! – вдруг дёрнула его за рукав Валерка, снова превратившись в Светлану Фин. – Хорошо, что вы не успели далеко уйти. Это просто какая-то пропасть разверзлась там на улице.

Павел вошёл и с неловкой улыбкой согласился на чай и выслушал вот какой монолог:

«Когда стоишь у холста, то кажется будто у тебя за спиной висит зеркало, в котором отражается весь мир. Твоя спина, затылок, руки, холст, на котором начинают появляться цветовые пятна и фигуры. Но самое странное, что появляется в зеркале – это то, что ты и так видишь, то что стоит перед тобой и требует отражения в твоей картине. Натюрморт или человек. Ты сам, твой взгляд устремлён на модель и уже что-то происходит с ней, она превращается в движение кисти. Но сколь бы искусен ты ни оказался, какое бы вдохновение ни вело тебя, по настоящему модель отражается лишь в этом зеркале у тебя за спиной.

Моему отцу казалось, что довольно обернуться и подглядеть, увидеть что есть вещь на самом деле, потому что в этом воображаемом зеркале (которое отражает весь мир) вещи предстают такими, каковы они есть, без примеси человечьего восприятия, без неизбежного посредничества атмосферы, искусства, времени.

Но обернуться нельзя. Не только потому что зеркала за спиной просто нет, но и потому, что попытавшись чуть повернуть голову, скосить глаза и увидеть его хотя бы боковым зрением, ты потеряешь мгновение, которое невозвратимо. А удержать мгновение – задача более важная, чем узнать истину».

Едва мнимая Фин по памяти дочитала любимый папин отрывок из книги по философии искусства, с грохотом упала створка форточки, разбитое стекло полетело на пол, длинная искра дугой коснулась лимонного холодильника. Электричество погасло. В следующее мгновение до Валерки с Пашей докатился оглушительный взрыв грома. Между полом и потолком, ровно посередине, повис потрескивающий сине-голубой шар.

Паша шепнул: «Не двигайся!» И люди замерли во внезапно наступивших сумерках. Шторм за окном прекратился, но солнца за густыми тучами не было вовсе. Улица была пуста, сорные реки бежали по асфальту. Валерка вцепилась в табуретку побелевшими пальцами, Паша застыл с остывшей кружкой в руке. Шаровая молния тоже не шевелилась, пока волосы на головах не поднялись словно безвольные водоросли. Тогда молния медленно поплыла через всю студию, будто разглядывая пустой валеркин холст, натюрморт, диванчик, книги, штабеля картин и наконец вонзилась прямо в лоб черепу мамонтёнка, щёлкнула и пропала.

– Ву-у-ух… – одновременно выдохнули Валерка и Паша, потому что молния бесследно исчезла и в комнате стало ещё темнее. Дети переглянулись и засмеялись от того, что страх убегает смешно, будто на кривых прыгая ножках. Тогда мамонтёнок со стены сказал:

– Валерия Михайловна!

Паше четырнадцать лет. В четырнадцать лет ещё совсем не знаешь, что ждать от людей. Особенно если отлично учишься в школе, но это не достоинство, а повод для ежедневного унижения. Паша поэтому учился отлично, а оценки получал плохие, думал много, но бегал с пацанами курить в туалете, с понтом занимался воркаутом во дворе: отжимался меж вкопанных покрышек и подтягивался с переворотом на перекладине между двух деревьев. Он хотел стать достаточно сильным, чтобы никто не мог ему указывать что делать.

Он никому на свете не сказал, что пошёл учиться рисовать. Он никогда раньше не рисовал. Художники казались ему волшебниками, которые могут нарисовать что-то более интересное, чем настоящая жизнь.

Теперь в тёмной студии, когда ископаемая кость заговорила, у Паши даже в ушах зазвенело от радости: вот оно приключение.

– Валерия Михайловна, – повторила голова мамонтёнка, – вам совершенно некогда сидеть здесь с этим мальчиком. У вас очень важное дело, вы должны сказать маме…

– Что сказать? – спросила Валерка. Однако говорящая вещь не слышала, она продолжила:

Голос у мамонтёнка был трескучий, от каждого звука с него сыпалась белая пыль, шелестевшая по книжным обложкам внизу. Стишок про ключ кончился, кость замолчала, включился свет. Всё стало как всегда, но не как раньше.

– Валерия Михайловна, – как эхо сказал Павел. – Что за «ключ на столе»?

– Это от кладовки, тут на столе есть подставка из кленовой веточки, на ней висит ключ от кладовки, там ничего интересного, аэрограф кажется валяется.

Но Пашка уже не слушал. Он сжимал в руке ключ, он озирался в поисках двери, он скорыми шагами достиг её, он вставил и повернул ключ и распахнул белую в брызгах синего. За ней к общему удивлению не было кладовки с аэрографом. Кирпичные стены длинного коридора уходили в ничем не освещённую темноту.

– Ух ты… здесь совсем пусто. – Сказала Валерка.

Через мгновение дети один за другим перешагнули порог и робко зашагали вперёд, освещая путь едва горящим экраном пашкиного телефона. Коридор дугой загибался вправо, а затем заметно кренился вниз.

– Встреча на дне! – воскликнул Паша и не раздумывая более пошёл под уклон. Валерке осталось только последовать за своим спутником, потому что тёмный и пахнущий глиной тоннель совсем не казался ей безопасным местом для одиноких девочек.

В конце коридора обнаружилась лестница, выложенная из тёмного камня. Она полого уходила вниз, в полную темноту. Валерка и Паша озадаченно шагнули на первую ступеньку, чтобы услышать вдруг звуки и запахи – влагу, тишину и цветущий мхом камень. Темнота перед ними стала будто светлее. Из мрака выступила ещё одна ступенька. Шаг вперёд – и глаза различают ещё ступеньку. Так, рука об руку, дети шли и шли, не чувствуя времени и словно толкая перед собой маленький свет. В этой тишине, где возможен только шаркающий стук шагов, не бывает разговоров.

Внизу – ниже возможного – ещё одна дверь. Точно такая же, как в кладовке наверху – дешёвая, фанерная, в брызгах краски. Она не была закрыта, и Паша рванул её на себя, а затем оба очутились на крыльце второго подъезда коричневой многоэтажки.

Двор после бури казался и был трюмом покинутого корабля. Ручьи уже не бежали, а тихо остановились пузырчатыми лужами. Сбитые с лип цветы смешались с газонной травой. Кругом – ни души, даже птицы пропали неизвестно где.

Валерка, оказавшись вне пугающих стен, отдернула руку из пашиной ладони и обернулась. Они вышли из дворницкой двери, за которой теперь виделся только бетонный тупичок с совками, ломиком и газонокосилкой. Никакой бесконечной лестницы наверх.