Екатерина Бакулина - Дети Мертвого Леса

От усилий сердце колотится где-то в горле, не давая дышать.

И что-то меняется…

Он не сразу понимает, потому что не слышит, только ощущает что-то присутствие. Шельда? Тихо… То есть не тихо, чайник свистит, и за этим свистом невозможно уловить ее дыхание. Шагов не слышно. Ничего…

Ладно. Еще раз?

Пододвинуться к стене ближе, так, чтобы опереться двумя руками. Упереться, стараясь подняться, хоть как-то распрямить ногу… срывая пальцы, пытаясь ухватиться хоть за что-то… Про левую ногу можно вообще забыть, пусть она и касается пальцами пола, но не слушается совсем… Медленно… И все равно – одно неудачное движение, и правая нога подгибается тоже. Хёд с грохотом падает на пол, плечом о табуретку, стоящую рядом, ребрами о кровать… Дыхание перехватывает.

– Что ты делаешь? – спрашивает Шельда. Очень спокойно, равнодушно.

Чтобы ответить, нужно хоть как-то справиться с дыханием, нужно вдохнуть.

Окончательно сползти на пол, сесть, опираясь спиной о кровать. Ничего, Шельда подождет.

– Чайник закипел, – говорит Хёд. – Я хочу снять его.

– Чайник? Он тебе мешает? Почему ты просто не позвал меня?

– Ты думаешь, я могу кричать громче, чем он свистит?

Тихий смешок.

Шаги. Слышно, как Шельда идет… мягкие шаги, женские… шуршит юбка. Переступает что-то… Там ступенька? Надо запомнить. Слышно, как снимает чайник с огня, ставит на стол.

От внезапной тишины закладывает уши.

– Тебе не стоит вставать, – говорит Шельда.

– Почему?

– Ты очень слаб, – говорит Шельда. – Будет только хуже.

– Хуже? – Хёд тихо смеется, и от этого смеха накатывает кашель. И вместе с кашлем подступает тошнота, скручивает… хорошо хоть в желудке ничего нет. – Прости, – говорит он, справившись, отсмеявшись, утерев рот тыльной стороной ладони. – Смешно…

Пытается отдышаться.

Слышит, как Шельда подходит. Останавливается рядом, в нескольких шагах, разглядывает его.

– Ты всерьез рассчитывал дойти?

Хёд поднимает голову к ней. Он не видит, но все равно поворачивается, по привычке.

– Я всерьез рассчитываю уйти отсюда, – говорит он. – Так быстро, как только смогу. И почему бы не начать с того, чтобы добраться до чайника?

– Уйти? И куда ты пойдешь?

– Домой, – говорит он.

– Домой? – удивляется Шельда. – Ты ведь не помнишь, кто ты такой и откуда? Где твой дом?

– Не помню, – послушно соглашается он. – Но мой дом точно не здесь.

Он и так задержался на три месяца. Дома его считают погибшим? Эрлин уже не ждет его?

Он должен вернуться…

Сейчас… подтягивает ногу под себя, с усилием переворачивается, становясь на колени. Приподнимается. Наваливается грудью на кровать, заползает, втаскивает себя руками, падая лицом в край подушки. Кое-как, из последних сил, перекатывается на спину.

В ушах звенит.

От пота мокрые даже ладони.

Шельда смотрит.

– Тебе надо поесть, – наконец, говорит она. – У меня недавно сварился бульон, я сейчас принесу.

Уходит в глубину дома, куда-то во тьму, на кухню. Гремит чем-то. Достает посуду, снимает крышку, наливает. Хёд пытается сесть, привалившись к стене.

– Я налила в кружку, – говорит Шельда, возвращаясь. – Так тебе будет удобнее. Только подожди пока, очень горячий.

Поправляет табуретку у кровати, ставит кружку на нее.

– Спасибо, – говорит Хёд.

В животе урчит от запаха еды. Вчера, когда очнулся, Шельда давала ему только какой-то отвар, густой и горький, сказала, что поможет восстановить силы. И немного кислого молока потом. А сейчас – бульон пахнет просто умопомрачительно, ждать невозможно.

Хёд протягивает руку, пытается нащупать… осторожно, чтобы не задеть, не уронить. Берет. Кружка тяжелая, руки от такого веса чуть подрагивают, приходится держать двумя… но с этим еще удается справиться. Горячая… Осторожно, обжигаясь, сделать маленький глоток.

И снова накатывает кашель. Кружка прыгает в руках, брызги…

Шельда успевает перехватить, отобрать. Но Хёд все равно успевает обжечь пальцы. Облизывает, потом вытирает об одеяло. Жирный бульон, страшно вкусный.

Вдох-выдох… надо собраться… спокойно.

– Я помогу, – говорит Шельда. Уверенно берет его за руку, вкладывает кружку, осторожно придерживает сама. – Не торопись.

У Шельды тонкие нежные пальцы, но очень сильные. От нее пахнет медом и травами… чабрецом… удивительно. И чем-то еще, едва уловимым, Хёд пытается понять, но это все время ускользает…

Опасной силой пахнет.

Хёд пьет маленькими глотками, и по телу разливается тепло. Безумно хорошо.

* * *

Сегодня Хёд успел справиться, но… вчера, когда только очнулся – волнами накрывала паника, до истерики, до невозможности дышать. Нет, он держался… как мог. Но собственная беспомощность сводила с ума. Вчера он лежал, отвернувшись к стене, пытаясь осознать… Вдох-выдох… нужно понять…

Как вышло все это?

Последнее, что помнит – они неделю, как взяли Фесгард. Ночью сидели с людьми у костра, в лагере, а не в крепости, где слишком много крови… еще немного, и ушли бы домой. И вдруг Лес дернул его, потянул с такой силой, что сопротивляться зову невозможно. Как никогда еще в жизни. Выворачивая… Напрочь лишая воли.

«Убей его!» – звенел в ушах женский крик. «Иль, убей его! Убей эту тварь! Я ненавижу! Иль…»

И Лес взялся убивать.

– Я убью его! – серьезно говорит Тьяден.

Мальчишка. Младший брат Шельды, насколько Хёд успел понять. Он сидит за столом… стол тут неподалеку… уплетает за обе щеки куриный суп.

Весь день Тьяден помогает кому-то из соседей с овцами, за это им с Шельдой дают молока и крупы. У Шельды куры и ткацкий станок… Они не здешние, просто дом был пустой, их пустили перезимовать. Старые хозяева ушли, когда войска Леса взяли Фесгард. Сейчас здесь слишком опасно, многие ушли. Того и гляди – появятся твари…

– Вырасту и убью! – говорит Тьяден.

– Кого? – спрашивает Хёд.

– Хёнрира! Я не верю, что он умер. Он где-то там… Рано или поздно я убью его!

«За что?» – глупый вопрос. Тьяден человек. Их ненависть к лесным тварям понятна. А Хёнрир – самая кровожадная тварь.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Хёд.

– Двенадцать! Я уже взрослый! – горячо и уверено говорит Тьяден.

В двенадцать Хёд сам уже сражался, в четырнадцать – командовал людьми… Но Тьяден… По тому, с каким азартом он обещает убить, сразу ясно, что убивать ему никогда не доводилось.

– Ты умеешь драться? – спрашивает Хёд. – Владеешь оружием?

– Умею! – говорит Тьяден. – Мой отец учил меня. Он был лучшим воином из всех, кого я знал!

Мальчишка.

– Он погиб?

– Да. Хёнрир убил его.

Погиб в битве за Фесгард?

– Хёнрир? Лично?

– Да, сам, – упрямо говорит Тьяден, и вдруг такая неподдельная ярость в голосе. – Хёнрир заставил моего отца сдаться, пытал, а потом убил.