Екатерина Бакулина - Дети Мертвого Леса

– А что с тобой случилось – не мое дело, да?

Он только качает головой, вздыхает.

– Ладно, – говорит Шельда. – Будем считать, что не мое.

Она и так понимает.

Он молчит.

– Как тебя зовут? – спрашивает Шельда.

Он чуть оборачивается к ней.

– Эван О’Миллан.

– Эван, – говорит она. – А я Шельда. Рубашку надо снять. Сам сможешь?

Он пытается снять, но одной рукой тяжело, а вторая не поднимается. Он сопит, стиснув зубы, морщится… а потом вдруг начинает кашлять так, что на губах выступает кровь, и вытирает рукавом. Старается отдышаться.

– Я сейчас… – говорит хрипло.

Рана у него под лопаткой, и пробито легкое. Чудо, что не в сердце.

Шельда молча помогает, берет, стаскивает с него рубашку, не слишком-то церемонясь и заботясь об аккуратности, отдирая присохшее, заставляя поднять руку. Он шипит и сдавленно матерится сквозь зубы, ему больно, но сил как-то сопротивляться нет. Что ж, сострадание к раненным Шельда растеряла слишком давно. Она вылечит его, и этого достаточно.

Эван шумно втягивает воздух, потом долго сидит, закрыв глаза, пережидая. Только лицо белеет еще больше.

А камешек-то не на шее… не на цепочке, как Шельда вначале подумала. Синий камешек адамак вживлен прямо в кость, в грудину, под кожей, и успел пустить корни. Обратного пути нет? Маленький шрам едва заметен, тем более что грудь у Эвана волосатая… и грудь и руки, руки особенно – шерсть, словно у твари. Шрамы на руках… все сплошь. Плечи крепкие, привыкшие к тяжести имперского пехотного панциря, и характерная старая сухая мозоль под подбородком – от шлема. Солдат. За что его?

К ране, под повязкой, подложена тряпка. Повязку Шельда сняла, а тряпка осталась, присохла, едва не закаменела от засохшей крови, пропитавшей все насквозь. Отдирать только с кожей… Ладно, Шельда пожалеет немного. Она прикладывает ладонь, и тряпка отходит сама… только немного дергает, а то ведь человек не поймет. Люди с большим недоверием относятся к магии, поэтому Шельда делает вид, что магии нет.

Идет на кухню, берет тазик с водой – промыть немного.

Вокруг раны все потемнело, виден гной.

– Давно это? – спрашивает Шельда.

– Три дня, – говорит он.

– Три дня, и ты еще на ногах?

Крепкий парень.

– А разве у меня есть выбор? – говорит он. Почти со злостью. Понятно, что выбора у него нет. – Я все понимаю, – говорит он еще, голос звучит глухо, – но мне бы еще две недели продержаться. Как думаешь, я протяну?

– Две недели? – говорит Шельда. – А потом?

Он поднимает на нее глаза. Молчит, поджав губы. Глаза у него светло-голубые… и такая тоска…

– Потом за вами придут? – говорит Шельда.

Он скрипит зубами, стискивает до хруста, сжимает пальцы в кулак… отворачивается.

– Ты знаешь? – говорит он. – Зачем тогда спрашиваешь?

– Я только догадываюсь, – говорит Шельда.

Смывает с его спины кровь, чистит рану. Он чуть вздрагивает от ее прикосновений, шумно дышит, но молчит, только морщится.

– И тебя тоже? – спрашивает Шельда.

Он почти беззвучно бормочет какие-то ругательства.

– Какая разница? – говори вслух.

Шельда пожимает плечами.

– Если тоже, то какой смысл возиться с тобой? – говорит она. – Может, проще сразу?

Он поворачивается к ней резко, так, что видно прямо – темнеет в глазах. Даже пытается встать.

Шумно втягивает воздух.

– Сиди, – говорит Шельда, – не дергайся.

– Если я сдохну, – зло говорит Эван, – они разбегутся. Сделки не будет.

– Тебе это важно?

Он молчит, словно собираясь с силами. Шельда ждет.

– А у меня семья, – говорит Эван, наконец. Как-то устало и обреченно. Отворачивается снова.

– Понятно, – говорит Шельда. И словно ноющая пустота отзывается в груди. – Неделю ты продержишься. И даже больше, если надо. Я помогу тебе. Только сегодня нужно хорошенько поспать.

Он фыркает скептически, сразу ясно, что хороший крепкий сон – не для него, не может позволить себе такой роскоши.

Сказать, что сегодня он может спать, никто не тронет? Не поверит. Захочет знать почему.

Шельда промывает рану, потом делает компресс из толченой вербены – не повредит, пусть думает, что от компресса ему легче стало. Перевязывает. Потом делает чай с мятой и зверобоем. Трав у Шельды много, она у ведьмы одной в соседней деревне купила… ну, как ведьмы… та травница настоящая, разбирается, что и как, какую травку когда собирать, как сушить, как пить и куда прикладываться. А Шельда – по-своему. Но с травами – надежнее.

Эван пьет мелкими глотками, осторожно дует – горячий.

– Не торопись, – говорит Шельда. – Я пока тебе рубашку найду. Мне тут давали для Хёда, и тебе, может, подойдет. Завтра вечером зайдешь, заберешь свою. Заодно я посмотрю, как у тебя рана, перевяжу.

Он кивает, наблюдает за ней, пьет свой чай.

Потом встает, когда Шельда приносит рубашку.

– Спасибо, – говорит очень искренне. – Могу я как-то отблагодарить тебя? Денег… или что-то сделать для тебя?

– Сделать? – удивляется Шельда. – Ты на ногах едва стоишь.

– Ты скажи… если надо.

Он сделает.

Шельда смотрит на него… это так странно, пожалуй…

– Давай, немного придешь в себя, и мы обсудим.

Он, молча, кивает. Одеваться Шельда не помогает, он справляется сам. Она и так сделала достаточно, убрала воспаление, приглушила боль, помогла ране немного затянуться. Заживлять все сразу не стоит, возникнут вопросы… и так возникнут, наверняка. Но пока можно убедить в целебной силе трав.

Рубашка ему велика, на Хёда, тот куда выше и шире в плечах, руки длиннее… но ничего. Зато чистая.

– Завтра заходи, – говорит Шельда.

Стоит Эвану выйти за дверь, как вылезает Тьяден из своего угла.

– Шельда? – он выглядит чуть смущенным, потому что почти подслушивал, хотя Шельда и не пыталась ничего скрывать. – А что с ним такое? Кто они вообще?

Немного смущенным и страшно любопытным он выглядит.

Тьяден и так знает многое, и рано или поздно от него вообще ничего не скрыть.

– Каторжники они, – говорит Шельда. – Дезертиры, убийцы… не знаю. Йорлинг платит дань Лесу, их скормят тварям.

Тьяден напрягается, хмурится. Пытается понять, как такое возможно.

– Скормят тварям? И они… ну, они пришли сюда сами? Они понимают?

– У Йорлинга своя магия, – говорит Шельда. – У этих людей нет выбора. Этот Эван привел их, он держит их на привязи, как Лес держит своих тварей. Крепко, что не вырваться.

– За это его пытались убить?

За это… Шельда кивает. И будут пытаться снова.

* * *

Хёд молчит, ничего не говоря о вечернем госте, пока утром, после завтрака не уходит Тьяден. И то…

– Помочь? – первым делом предлагает он. – Я могу посуду помыть.

– Посуду? – удивляется Шельда. – Как?

– Ну, не знаю, – говорит он. – Попробую как-нибудь. На ощупь. Этот Эван прав, за помощь нужно платить. Думаю, с посудой я справлюсь.