Галина Аляева - Подобна свету

Воеводой выбирают бывалого храбреца. Ратные раны и седые волосы – не мерило важного дела. Главное для избранного – воинская хитрость и твердость характера. Попробуй, поуправляй северянами. Каждый – себе голова, никакие стрелы и мечи ему не страшны. Так и норовит в самую гущу боя врезаться, а есть ли в том нужда, не задумывается. Поэтому выбирают воеводу в спорах. Кричат, ругаются.

С воеводой решили, принимаются за другое – сколько воинов, если не всех дым зовёт, от каждого рода в поход направить. Хорошо, если всё сложится удачно, – вернутся с добычей и пленёнными. A если нет? Полягут в землю кормильцы или вернутся калеками. Каково поднимать детей? Опять долго решают…

В тот раз на совете порешили от рода Гуснара снарядить в поход двух воинов. Выпало на него да кровного брата по отцу. Лазурна и Белява не знали, радоваться или печалиться. Гуснар безлошадный. Пока до места доберется, умается, a там и в бой. Редко кто из безлошадных домой возвращался.

Гуснару повезло. Поход вышел недолгий и удачный. Северяне вернулись со знатной добычей, и на каждого походника выходило по два степняка. Одна печаль – брат голову сложил в степи, и забота о вдове брата и двух его дочерях ложилась на его плечи. Но то ли Белбог вспомнил о Гуснаре, то ли племянницы испугались того, кто над ними теперь хозяйничать будет, и на общем круге по очереди спросили:

– Чем мы, родичи, не воины?

Обычай такой: если из похода отец, муж или брат не возвращался, северянка имела право объявить о своем желании стать воином. Бездетным был особый почёт, – их отправляли в пограничные городища, где они жили, учились воинскому делу, а чаще готовили и обстирывали несших там воинскую службу северян. Там нередко и семьями обзаводились.

Вот сироты и решили выбрать для себя такую судьбину. Гуснар усмехался, – ему-то такой исход только на руку. Одинокая вдова – не обуза, a находка. Будет работать, рта бояться открыть. Заступников нет же!

Вдова, как увидела, что неразумные дочери вытворяют, недолго думая, сама задала вопрос:

– Чем я, родичи, не воин?

– Воин. – Отвечают старцы и головой качают – на их памяти такого не случалось.

Гуснар от везения чуть не закричал, в последний миг стерпел, лишь довольно улыбнулся. Радость не осталась незамеченной. По рядам северян пошёл гулять недобрый шепот.

– Повезло. С ним никто жить не хочет.

– Лютый и есть лютый.

Кто-то высказал: раз девки воинами назвались, – нечего Лютому степняков за убитого брата давать.

Гуснар молчит, только примечает, кто больше всех возмущается. Он найдёт, как отомстить обидчику, – стрел-то в боях много припас.

– Нечего попусту шуметь, – требуют старцы. – Обычай не нами заведён и не нам его менять. Если девки так решили, тому так и быть. А работных сколько полагается, столько и будет.

Так в роду Гуснара оказалось четыре раба, срок их службы был немалый – пять лет. Он оставил бы у себя их навечно, но нельзя. Обычай велит невольников держать строгий срок. Потом пусть горемычные домой возвращаются и всем рассказывают, что северяне – народ добрый и не воинственный. Не трогай их – сами не начнут, а если обидел, тогда держись.

Другие северяне по доброте своей и на радостях, что вернулись живыми и невредимыми, на совете решили отпустить пленников через три года. Это – другие, а Гуснар не стал слово давать.

– Что три лета? Маловато. Пущай работают.

– Что ты, Гуснар?! Зачем поперёк других лезешь? – вступились за степняков воины. – Сказано три лета, и всё тут.

– Кем сказано? Тобой, что ли? – Обратился он к ближайшему северянину и выбрал-то самого тихого и спокойного. – Или тобой?

– Нами, – отвечают ему разом.

– Ну, вами сказано – три лета, вот и держите слово. Я же зарекаюсь – через пять лет отпущу работных. – Сказал, как отрезал, Гуснар и пошёл с круга.

Хотел ему кто-то возразить, но сдержали его – чего, мол, с ним говорить. Пущай, как хочет. Лютый, он и есть лютый.

Отработали степняки честно, но только двое из них были отпущены, другие не дождались свободы – ушли к предкам. Что удивляться? Для людей оседлая жизнь степи хуже смерти, еще и в неволе.

Зато род Гуснара окреп, пошёл в гору.

Нахаб в сопровождении двух родичей подъезжал к весе Гуснара. Правду сказал Баровит – весна торопилась. Солнечные лучи нещадно набросились на сугробы. От этого каждая снежинка, подставляя бока под весеннюю ласку, блестела. Какая серебристым светом, какая и вовсе сродни солнцу была. От такой неземной красоты Нахаб жмурился и улыбался. В груди – печаль, но весне по плечу любое горе убаюкать. Пусть на миг, но сердцу всегда легче от предчувствия новой жизни.

Одна боль Нахаба давно угнетала, другая была совсем новой – не по душе Нахабу поездка. Промолчал, не стал перечить Баровиту, а надо бы. Дело не в том, зачем едет, в том – к кому. Молва о Гуснаре известная: к людям недобр, норовит под себя подмять, унизить. Ему человека обидеть, что другому ясну солнышку улыбнуться. Не зря промеж себя Лютым кличут. Такое имя зазря не дают. Баровиту что? Он за родовое богатство. A Нахабу дочь жалко. Войдет в дом мужа, и не во власти Нахаба будет помочь ей, защитить от бед. Словом бодрым поддержать, и то не всегда получится.

«Ну, ничего, схитрю, – думал Нахаб, подъезжая к веси. – Не скажу, зачем пожаловал, – тот, может, и не догадается. Догадается – что ж с того? Не беда. Пред Баровитом тоже схитрю. Скажу – не глянулся парень, а лучше: не в таком Лютый и достатке, как молва разносит. Старик очами всё одно не увидит. А кто скажет обратное? – задумался Нахаб. – Когда скажут, тогда и буду выкручиваться», – решил он.

Нахаб цепко, по-хозяйски окинул владения Гуснара: и, правда, небогато. Бревенчатых изб – две. Низковатые. Одна недавно срублена.

«Видать, спешил. Показаться хотел, что забогател. Бревна тонковатые положил, в них тепла нет, считай, в хижине жить», – рассуждал про себя Нахаб. – «Молодых поселят в неё. Неужто Лютый себя обидит? Что тогда Велижане делать в морозы? Замерзать? Она привыкла к теплу и уюту».

Не приглянулся ему и частокол, возведенный вокруг жилища Гуснара. Первое, что строили северяне вокруг своих поселений, – это высокие крепкие частоколы. Где позволяла местность, выкапывали глубокий ров. Если поблизости были река или озеро, ставили запруду и в опасные минуты заполняли ров водой. Зажиточные северяне возводили частоколы и вокруг своих построек. Были они пониже, чем общие, но в трудную минуту любая преграда могла многим северянам жизнь спасти.

Вокруг построек Гуснара тоже возвышалось ограждение: с человеческий рост и с дубовыми воротами.

«Железом ворота не окованы, – отметил Нахаб. – Сами слабоваты, – двое поднатужатся и в один миг вышибут. Засов-то, засов! Право дело: одно название».