Галина Аляева - Подобна свету

– Как так, проявится? – в этот раз пришлось Гуснару изобразить непонимание.

– Как?! В первую голову – это у кого шкура новая появилась. На охоту не ходил, а жена или дочь – в новом тулупе. Где взял? Сам знаешь, у лесных этого добра полным полно. Потом – медок лесной. Он тоже оттуда. Обмозгуй это дело. Нехорошо северянину с лесными дружбу иметь втайне от всех. Понятно объясняю? Тебе это не от меня указ. Наши старцы с вашими, со смоковскими, совет держали. Сообща и решили – мужиков, которые порасторопней, к важному делу привлечь.

«Это ты, Нахаб, врёшь. Кабы так было, со мной не ты б говорил, а кто из наших старцев» – подумал Гуснар, a вслух сказал:

– Благодарствую за такое доверие, – он встал, прижал руку к груди, выказывая уважение к совету старцев и Нахабу, и поклонился. – Своё слово могу и сейчас сказать. Без раздумий, уверен я в том. У нас нет, чтобы ни с того ни с сего кто-то богатеть начал. Всё на виду. Всё на глазах. Народ у нас, сам знаешь, не шибко богатый. Вашему городищу мы не ровня. – Теперь пришла очередь Нахаба выслушивать льстивые слова. – Приглядываться особливо не к кому.

«Вот ещё. Нашёл, с кем равняться, – перед глазами Нахаба предстала Лазурна в богатых бусах, и полоснула догадка: деньжата немалые уплачены. Откуда взял? Может, ты и есть вор окаянный?».

Вслух же, подумав, сказал:

– Хорошо, что ты в своих родичах и сосельниках не сомневаешься. Но кто не хочет вдоволь лепёшек на столе иметь!

– Это, конечно, правильно, – согласился Гуснар.

– Все ж приглядись. Может, кого поспрашиваешь, так, издалека. Что разузнаешь, никого не присылай, сам ко мне приезжай. Это дело непростое.

– Хорошо.

– Вот и сговорились, – Нахаб встал.

Гуснар, проводив гостей, вернулся в дом, – женщины убирали со стола. Одного взгляда Лазурной хватило, чтобы понять: в доме – беда. Налитые кровью, как у разъяренного быка, глаза мужа сверкали бешенством. Она хотела незаметно юркнуть в приоткрытую дверь, но вопрос Гуснара остановил её.

– Куда?

– Со скотиной управиться. Скоро темно будет.

– Есть, кому управляться.

Гуснар подошёл к столу. Движение руки, и деревянная посуда, из которой некоторое время назад ел и пил Нахаб, полетела на пол, да так, что ложка, ударившись об стену, раскололась.

Лазурна проворно собрала разбросанную посуду, Белява положила перед мужем новую ложку и поставила кубок.

– Налей! – последовал приказ, обращённый непонятно к кому, но все знали, кто должен это сделать.

Лазурна, еще больше побледнев, двумя руками взяла глиняный кувшин и осторожно, чтобы ни одна капелька янтарной жидкости не упала на стол, налила мёд в кубок мужа.

Гуснар выпил, потянул на себя глиняное блюдо с зайчатиной. Взяв кусок, с остервенением бросил его назад.

– Холодное?! В доме огня нет? – он медленно встал и так же, не спеша, пошёл на Лазурну, которая пятилась от него, пока не вжалась в стену.

– Кто велел бусы нацеплять? Спрашиваю! Кто велел?!

Лазурна молчала, разве она могла сказать, что старшая дочь присоветовала: «Гость знатный, пусть поглядит, что и у нас богатство имеется».

– Говори, кто велел?

– Сама решила.

– Ах, сама!

В этот раз битые были и Лазурна, и Белява. Старшая дочь Лазурны попыталась вступиться за жестоко избиваемую мать и сказала, что это она посоветовала бусы надеть, – тоже была бита. Остальные же члены семейства, слыша стоны и охи, терпеливо ждали окончания расправы над несчастными.

Как всегда, больше всех досталось Лазурне. Она долго сплёвывала сгустки крови, хворала, задыхалась от быстрой ходьбы и начала чахнуть день ото дня.

Нахаб вернулся домой, когда солнышко собралось на покой. Его встречали распахнутые настежь добротные, окованные железом ворота.

«Непорядок» – отметил про себя Нахаб, увидев полный двор односельчан, что-то дружно обсуждавших, встревожился. – «Что случилось?! Может, кто пожаловал?».

Северяне при виде всадников разом замолчали.

– Гормин, что приключилось? Что люд собрался? – не сходя с коня, обратился он к своему младшему брату, высокому плечистому воину в одной рубахе, несмотря на вечерний мороз.

Гормин, стараясь не смотреть в глаза спрашивающего, невнятно пробормотал:

– Ну, они, ну, того, ну, пришли.

Нахаб рассердился:

– Что мычишь, как бык? Тебя спрашивают: что за сбор? Отвечай!

– Проклятие Чернобога [15] Чернобог – бог холода, уничтожения, смерти, зла; бог безумия и воплощения всего плохого и черного. .

Нахаб побледнел, спрыгнул с коня и прохрипел:

– Кто?

Гормин опустил голову, не решаясь произнести имя человека, выбранного страшным богом для наказания кровавой стрелой.

– Говори, не молчи, – гневно приказал Нахаб.

– Синеокая от меча в беспамятстве лежит, Кривозубая над ней хлопочет, – чуть слышно, еще больше опустив голову, сказал Гормин.

– Как?! Кто посмел?! – искривлённые гневом губы не говорили, a выносили смертный приговор обидчику, лицо серело, словно мхом покрывалось.

– Лесные. Видно, на дозорного наскочили, – не мигнув, смотря прямо в глаза Нахабу, ответил седовласый кряжистый северянин. Твёрдый взгляд с горечью и болью остановил Нахаба от дальнейших выяснений.

– Потом ответ держать будешь.

Синеокая лежала на высоком дубовом столе, обнажённая по пояс. Вместо девичей, не познавшей мужниной ласки груди было месиво из обрывков мяса, сгустков крови и еще чего-то.

«Ведьмины травы», – догадался Нахаб.

Не отводя взгляда от раны, он представил, как убийца целится в сердце, заносит меч, вонзает и для верности вертит в податливом теле по кругу. Так умело убивают только лесные.

«Нет у меня больше дочери», – обреченно подумал он, и все же, надеясь на чудо, дрогнувшим голосом спросил:

– Как она? Рана тяжелая?

Кривозубая, всеми уважаемая ведунья и знахарка, быстро взглянула на вошедшего и продолжила привязывать к ране листья диковинной травы, – такой Нахаб раньше не видел.

– Рана-то? Ничего. Кабы не грудь, уже в путь к предкам собралась бы. A так ничего. Кровь не течёт – травушка-спасительница подействовала. Рана чистая. Подождём. В ночь в себя придет, значит, обойдётся. Только, видно… – знахарка всхлипнула, или это показалось Нахабу, и продолжила хлопотать над Синеокой.

Нахаб подождал и спросил.

– Чего не договариваешь? А?

– Чего-чего? – огрызнулась Кривозубая. – Что встал здесь? А? Мешаешь только. Хочешь стоять – стой, да только молча. Видал, опять кровь засочилась. – Она угрожающе вскинула на него свои тёмные, как чёрная ночь, глаза, и указала на дверь, – уходи отсюда.

Будь кто другой, Нахаб не стерпел бы такого обращения, не посмотрел и на дочь при смерти, но Кривозубой перечить нельзя. На то она и ведунья. Рассердишь, может в отместку наслать порчу какую или, хуже того, проклятие. Знает она много тайных слов и различных наговоров. Слушок ходит, что леший [16] Леший – в мифологии восточных славян хозяин леса, покровитель лесных зверей и птиц. и водяной [17] Водяной – злой дух, воплощение стихии воды как отрицательного и опасного начала. в дружках её числятся. Что ведунья? Бывает, простой северянин слово скажет, а у другого рот набок свернётся. Хорошо, если найдёт она нужное слово-отговор, а нет, так сведённым и будет ходить до последнего своего часа. Бывает, скотина начнёт падать. Не болеет, а с ног валится, только успевай со двора увозить. Ясно северянам, что слово недоброе в сердцах кто-то произнёс, – вот мор и приключился.