Вадим Богданов - Книга Небытия

На стук ответили сразу, будто ждали за дверью. Ответом было короткое ругательство – что-то из полузабытой арамейской фени.

– Мне нужен Каркадан-Носорог, меняла, – Непонятный говорил на фарси. – Ночь Предопределения грядет… Уже скоро, вот-вот грянет.

За дверью еще раз кратко ругнулись, но уже безадресно. Отлязгав положенным количеством запоров, створки раскрылись. На улицу высунулся огромный смуглый калган, густо обросший курчавым волосом. Глаза калгана – две влажные маслины – рассмотрели Непонятного с ног до верхушки посоха и обратно. Потом посмотрели в лицо.

– Пожди, – калган убрался обратно в дом. Вернулся, словно спохватившись. – Прими… – калган повел ладонью, показав, куда нужно принять. Опять убрался.

– Эть! – из раскрытой двери на улицу выплеснулась здоровая струя помоев. Если бы Непонятный не принял, куда было указано, его бы окатило до пояса.

– Заходь…

Непонятный шагнул с улицы в дом. Из полдня в сумерки. Прошел за привратником по коридору, потом свернул за ним направо, потом еще раз. Остановился.

Глаза быстро приноровились к полумраку. Немногословный привратник сложением оказался под стать своему огромному калгану. А необъятный пустой казан, который он держал в руке, был под стать им обоим. Привратник упирался загривком в низкий потолок. И еще он смотрел на Непонятного.

– Зулка! Забери казанок, – не отрывая глаз от лица Непонятного, басовито крикнул привратник куда-то в сумеречное пространство. Ему ответил звонкий девичий голос.

– Большуга, козлик! Занеси сам. А я тебе дам… – где-то за дверью засмеялись сразу несколько женских голосов. – Только Анну мы не позовем… – снова взрыв смеха.

– У! Бабы! – почти без злости прорычал Большуга – имя еще больше соответствовало своему владельцу, чем и калган, и казан вместе.

– Каркадан? – напомнил Непонятный.

– Тут, – Большуга толкнул незаметную дверь. – Хозяин, человек.

– Пускай.

Непонятный вошел в комнату. За широким тяжелым столом сидел Носорог, Каркадан. За что его так позвали, непонятно: у него не только не было рога на носу, но недоставало и самого носа. Еще у Каркадана недоставало правой руки. Зато морщин на высушенном годами лице было предостаточно. Каркадан, судя по всему, был армянин. Или грек. Или перс… Но уж никак не еврей, хотя кто его знает. Багдадский вали не прощал воровства никому.

Непонятный вытащил из-за пояса тусклую монету, бросил на стол. Старый меняла ловко подхватил ее и поднес к глазам. Изучив со всех сторон, вернул Непонятному.

– Я рад видеть тебя… – Каркадан помедлил, подыскивая подходящее обращение, – Непонятный. Мой дом отныне – твой дом. Мои люди – твои люди. И да будет доволен тобой Аллах!

Меняла набожно поднял глаза к потолку.

– Большуга! Вместе с Шакшиком будете служить моему гостю. Выполнять все, что он прикажет… В нашем деле, мой господин, и там куда вам предстоит попасть, всегда может понадобиться пара надежных клинков… В воздухе пахнет войной, и король Балдуин не сможет ее задержать, нет, не сможет… Иди, Большуга, приготовь покои гостю… Ступай же!.. А мы поговорим, беседа с достойнейшим услаждает слух, скрашивает жизнь… Мой господин, так что слышно о Ночи Могущества?.. Це-це-це… Велик Аллах! Велики дела его! А гонец из хиджаза в этот раз привез совсем мало. Совсем… Це-це-це…

После содержательной беседы Большуга показал Непонятному его покои. Покои больше были похожи на темную конуру с несколькими лежаками. С одного из них поднялся взлохмаченный заспанный человек.

– Это Шакшик-трепло, – Показал на него Большуга.

– Это человек, которому мы будем служить, – Большуга показал на Непонятного. – Хозяин сказал.

Шакшик-трепло зеванул во все зевало и потянулся.

– Уж мы послужим. Какие приказания, господин?

– Нужно сходить кое-куда. Солнце еще высоко.

– Пошли.

И они пошли, и ходили много. Исходили весь город. Непонятный забредал в разные дома, в некоторых был долго, в некоторых нет, а в некоторые вовсе не заходил, только смотрел на них.

Один раз Непонятный приказал Большуге дождаться, когда солнце спрячется за башню Давида, и своротить ворота в богатом дворе, а сам куда-то пропал. Потом они бежали втроем грязными закоулками. В другой раз Непонятный приказал Шакшику срезать кошель у тощего рыцаря. Потом на них накинулась челядь какого-то дворянина, и Большуге с Шакшиком пришлось отбиваться от них палками, а Непонятный стоял рядом и смотрел в другую сторону. Потом было еще много разного непонятного. Непонятный заглянул даже в халупу старой колдовки на улице проституток, а Большуга с Шакшиком стояли на улице и плевались.

В дом менялы они вернулись в сумерках.

– Нет, Большуга, что ни говори, а слаще бабы может быть только девушка. – Большуга и Шакшик сидели в своей каморе и под ленивую трепотню перекидывались костями. Перед каждым стояло по кувшину с вином, к которым они часто прикладывались. Непонятный сидел в другом углу спиной к ним. На полу рядом с ним тоже стоял кувшин. – Да ты и сам знаешь, не зря же к Зулке полез. Только не понятно, зачем ты туда Анну позвал. Кидай кости, Большуга.

Большуга засопел яростно, сграбастал кубики.

– Да не звал я туда Анну! И к Зулке я лезть не собирался! Пусть я разведусь со своею женой, если это не так. Я просил Анну хлебово мне приготовить, вот она, дура, сготовила похлебку с мясом и понесла мне. А Зулка тут полы мыла, задом вертела, я ее по заду хлопнул, а у ее шароваров веревка возьми и лопни. Тут и Анна… Пока я хлебово с рожи отирал весь дом собрался. У, бабы! На кой хрен они мне вообще сдались! Бабу любить все равно, что спасти гиену! – Большуга в сердцах потряс кости и бросил перед собой. – Пять!

– Ну, не скажи, Большуга, не скажи! – Шакшик звучно глотнул из кувшина, подобрал кости. – Сношение с бабой прекращает заботы и беспокойства, успокаивает страсть и гнев и полезно при язвах. Только делать это надо с умом, если ночью, то когда перевариться пища, а если днем, то после обеда… У меня десять. Ты проиграл мне уже целый динар, Большуга. Да, в сношении великие достоинства и похвальные дела, оно облегчает тело и привлекает любовь. Умножать сношения в дни лета и осени вреднее, чем зимой или весной… Так как на счет денег, Большуга?

– Потом сочтемся… Не знаю, Шакшик, я свою Анну бил уже и так, и болезненным боем, а ни любви, ни сношений. Это она из-за того, что я на Каркадана работаю. Анна говорит, что я здесь погубил уже столько людей, скольких не произведу на свет, даже если буду сношаться целыми сутками.

– Да, смерть – разрушительница наслаждений и разлучительница собраний. Только ведь у нас как: или ты убьешь, или тебя. Воин, он или погибает сразу, не убив никого, или убивает много и живет долго. Тут ничего не поделаешь, так устроил Аллах… ну, или у вас Яхве, все едино. Ты, Большуга, кидай кости-то, не спи.