Наташа Washa - История Вероники Вериной. Знакомьтесь, меня зовут ВероНика Верина, Или Ангелы на Земле не Живут

Время было начало четвертого. Солнце по-летнему висело над нашим двором, было жарко. В центре площадки для игр, рядом с местом проведения концерта, стоял длинный прямоугольный стол с двумя лавочками по бокам. За ним всегда сидели местные парни-плохиши. А с ними рядом сидела такая же девочка-плохиш. Она была одной из тех, что украли у меня фантики. Увидев меня, девочка стала подло ухмыляться. Я подошла к ним и спросила, знают ли они про концерт, рекламную игру и батончик «Ку-ку-руку». Один парень громко засмеялся и сказал сидевшей рядом с ним девочке: «Это что еще за Мэрилин Монро?». Я тогда не знала, кто такая Мэрилин Монро, но в его интерпретации это имя прозвучало оскорбительно. Он издевательски улыбался, глядя на меня. А девочка сказала: «Уродина». Тут я в первый раз в жизни задумалась над смыслом этого слова. Уродина. Мне оно почему-то совсем не понравилось, и сразу стало как-то обидно. А потом я в одночасье поняла, что оно значит. Кожей поняла, лицом, своими худыми тугими косичками и даже джинсовой юбкой с белыми воланами поняла. Я стояла, опустив глаза, мяла в маленьких детских пальцах постилку в обертке «Wrigley’s». И неожиданно сзади себя услышала голос. Я обернулась и увидела бабушку с бледно-фиолетовыми волосами, конечно, не такими яркими и фиолетовыми, как у бабушки Феди. Высокий тонкий голос как острое лезвие ножа полоснул меня: «Да уж, не то что моя внучка, красавица», – неподалеку от нас стояла девочка маленького роста с очень длинными каштановыми волосами и прической «Мальвина». Девочка говорила со своей мамой. И обернувшись, посмотрела прямо на меня, как будто почувствовав мой взгляд на себе. Её звали Анфиса, я не очень дружила с ней, можно сказать, совсем не дружила. Она была просто соседской девочкой. И наши дороги с ней не пересекались. У нее было две бабушки, одна жила в квартире напротив, где, собственно, и жила сама Анфиса. А другая, та самая, с бледно-фиолетовыми волосами, оккупировала нас сверху. Я продолжала смотреть на Анфису, а она на меня. Ничего особенного я, глядя на нее, увидеть почему-то не смогла, кроме длинных густых каштановых волос. Она отвернулась и продолжила разговор с матерью. А я подняла глаза, полные обиды, на бабушку с бледно-фиолетовыми волосами и голосом, звучавшим как лезвие ножа. Он снова полоснул меня: «Уродина». Фыркнула она и, не глядя на меня, пошла в сторону нашего подъезда, а после чего скрылась в нем. Потом на самом концерте её не было. Я продолжала стоять с помятой «Wrigley’s» в руке, не поднимая глаз. Несмотря на обиду, слез не было.

В целом, весь концерт прошел удачно. Только с рекламным роликом «Ку-ку-руку» произошла некоторая заминка. Мама должна была купить вафельный батончик после работы и поднести его в нужное время. Но, зачитав рекламный текст, который знала с точностью, наизусть, я не обнаружила мамы с батончиком рядом с собой. Когда уже, казалось, должна была наступить неловкая пауза, мне предстояло раскрыть упаковку и достать оттуда наклейку. Я снова обернулась и увидела маму. Она быстро шла от конца дома по направлению ко мне. И наконец батончик оказался у меня в руке, мама куда-то исчезла, а я уже срывала полоску обертки и доставала наклейку, демонстрируя её зрителям. Где-то сбоку я услышала голос того самого подростка: «Тот, кто ищет „Ку-ку-руку“, опускает в ж… руку!». Никто не обратил на него ни малейшего внимания, и даже я. Хотя лицо его, гадкое, с наглой улыбкой, я запомнила навсегда. Приз, тот самый вафельный батончик, достался кому-то из детей. Концерт был окончен. Все расходились.

Бабушки, которым не хватило места, брали в руки свои табуреточки-треножки и волокли их домой. Все пребывали в веселом расположении духа. Я стояла в стороне, и мои наблюдения мне подсказывали, что развлечение удалось. Удовлетворение – я почувствовала его тогда. Хотя, конечно, понятия об этом слове в свои пять лет не имела.

Бабушка Федя заняла место на лавочке, где обычно сидели родители. Рядом с ней сидели еще две какие-то бабушки. Я подошла к ним. Федя похлопала рукой по скамейке рядом с собой, приглашая меня сесть. Я села. Она протянула мне руку и сказала по-взрослому:

– Молодец. Давай дружить.

– Давай, – ответила я ей так же, по-взрослому. Так началась наша с ней дружба. Я помню её фиолетовые яркие волосы. Немного позже я перестала видеть её среди других бабушек. И тогда спросила у своей. – Бабушка, а где бабушка Федя, ты не знаешь?

Она ответила мне, глядя куда-то в сторону, как будто была занята каким-то очень важным делом:

– Она умерла.

– Умерла? – переспросила я, хотя понятия не имела, что значит это слово. Но потом как-то сразу и снова почувствовала значение. Я больше о ней никогда не спрашивала. Хотя до сих пор иногда вспоминаю её фиолетовые волосы и веселое улыбающееся лицо.

У второго подъезда я увидала свою бабушку, она о чем-то говорила с соседкой. И я подошла к ним.

– Бабушка, – сказала я.

– Что, внученька? – бабушка внимательно посмотрела на меня и наклонилась в мою сторону.

– Бабушка, а знаешь что? Бабушка Анфисы сказала, что я уродина. А Анфиса, она, в общем, красавица, а еще у нее длинные волосы.

– А? – сказала бабушка. И я увидела легкое удивление на ее лице, а еще странную улыбку. Значение которой я тогда не поняла.

Я пожала плечами и, опустив голову, пошла домой.

Двигаясь в сторону нашего подъезда, я уже не думала ни об Анфисе, ни о ее бабушке. Я шла с чувством выполненного долга: концерт прошел, концерт закончен, все радовались, все улыбались – все.

В тот день в моем детском Мире, в моем сознании впервые появились такие взрослые и большие понятия, как дружба, зависть и злоба – еще такая маленькая, но уже большая человеческая боль. Но главное чувство – было чувство удовлетворения и выполненного долга от того, что ты сделал сам.

И немного позже я узнала, что такое смерть. Тогда я видела, что человек просто исчезает. Его больше нет.

2001 год

Город. Вечерний город. Шум машин и прохладный воздух. Запах осени, листьев, лежащих на мокром асфальте. Остановка, одинокий троллейбус, идущий на конечный пункт своего назначения по привычному маршруту. Весь город в огнях. Он кружит вокруг меня, как в водоворот затягивает все глубже и глубже меня его собственная жизнь. Холодно. Очень холодно. Тонкая искусственная дубленка совсем не спасает меня от ноябрьского холодного ветра. Дом напротив, окна и огни.

Начиная с того самого дня я навсегда проникла в эти огни. В какой-то момент я уже больше не представляла себя без них! Как будто отдельно от них меня теперь просто не существовало.

В тот самый день я даже не догадывалась, как много дней, лет я буду проходить мимо и смотреть на эти круглые желтые комочки счастья, представляя чьи-то истории. Истории, которые кроются за этими самыми окнами.