Максим Форост - Расцветая подо льдом

– Я, – он, наконец, выговорил, – кажется, видел тебя вчера. Ты танцевала на берегу. Вон там, – он неопределенно качнул головой куда-то назад, словно в прошлое.

Русалка тихо засмеялась.

– А я почувствовала, что кто-то был, но тебя не видела, – голос оказался звонким, а речь приветливой. – Я провожала закат на Млечной. Это всегда красиво.

– На Млечной? – Грач повторил, ему понравилось это слово. – На Млечной.

– По-вашему, река – Молочная, по-нашему, Млечная. А я – Млейша.

Русалка улыбалась, её глаза блестели как капельки росы.

– Правда? А я – Грач…

– Грач? – она удивилась. – Это, кажется, птица. Ваша, человеческая. Ты – оборотень?

– Нет, это лишь прозвище, – Грач с облегчением рассмеялся и, стараясь не испугать русалку, слез с коня прямо на мокрый песок. – Прозвище, – он повторил. – Зовут по-другому, но… это теперь не важно.

– Ты на коне, как человек, но ты, кажется, не совсем человек. Да?

– Почему это? – Грач удивился, но вспомнил про чернявые свои волосы и провёл по ним рукой. – Поэтому, да?

– Человек же всегда рыжий, – заметила, оправдываясь, русалка. – Редко-редко тёмно-каштановый или жёлтый, как солома. Фу, я не люблю запах соломы! Он слишком ваш, человеческий.

– Это у мамы были чёрные волосы, – объяснил Грач. – Она была птица-вила.

– Птица? Ух ты, я никогда не видела, как оборачиваются в птиц. Так ты умеешь летать?

– Нет! – Грач замотал головой. – Хотя из дома-то улетел далеко.

– М-м, – русалка приняла к сведению и внимательно оглядела коня и конскую сбрую. – В кого ты тогда оборачиваешься – в коня, что ли? Или в серого волка?

– Ни в кого, о чём ты! – Грач опешил.

– Но ведь ты – оборотень! – она широко раскрыла глаза. – Разве нет?

– Ну… в некотором смысле, – Грач замялся, «оборотнем» зовут человека в той мере, в какой он сам зовёт остальной Род Людской «нечистью». – А что, где-то рядом есть ваш посёлок? – он не нашёлся, что ей ответить.

– Да, рядом. Только подальше. А ты туда едешь?

– Туда и ещё дальше… Хочешь, тебя подвезу, Млейша? Садись!

– Нет! – Млейша отступила на шаг. – Я коня боюсь. Да и конь меня не примет. Мне по воде быстрее, речка меня любит, – она скользнула по мокрому песку, оттолкнулась босой ногой и без всплеска нырнула. Из реки высунулась, махнула над головой рукой, словно позвала догонять.

Грач помахал ей в ответ.

«Посёлок, значит. Но чуть подальше», – он поторопил Сиверко, подогнал его. Захотелось обогнать, опередить русалку.

Деревья подходили к самой воде. Отсюда они закрывали обзор всаднику, и что лежало впереди – не понятно. Внезапно деревья словно отбежали от берега на сотню шагов, и открылся посёлок. Сиверко опять застыл на его краю, не переступая незримую межу. Домишки тут и там рассыпались по бережку. Не домишки, а так – землянки из травы да хижины из тонких брёвнышек. Крыши покрыты травой – исключительно зелёной и свежей, русалки не переносят, когда пахнет соломой.

Донёсся смех и шлепки мокрого белья по воде. Русалки мыли в реке льняные холсты.

– Ах, какой молодой человек к нам едет, – старательно не спеша, повернула голову одна, самая юная.

Русалки прыснули в ладони. Грач тихонько запустил пальцы в гриву жеребчику и прошептал:

– Ты подойди к ним, Сиверко, но только вежливо. Не напугай их.

Сиверко с трудом переступил с ноги на ногу.

– А конёк-то под ним – загляденье!

– Не разберёшь сразу-то, кто из двоих краше!

Русалки, щебеча, обступили его, не дали спешиться. Все они ловкие, вёрткие, так и вьются около него. На простых девушек чем-то непохожи. Лица, что ль, тоньше, кожа светлее? Волосы у них тёмные, как у него самого, но влажные и чаще всего длинные. А одеты как Млейша, в сарафаны-рубашки – то жёлтые, то зелёные, то белые и расшитые листьями с кувшинками. Вот – окружили приезжего, хихикают, разглядывают с головы до ног. Точнее сказать – с головы всадника до конских ног разглядывают.

«Вот же, чем они не похожи на простых девушек, – понял Грач. – Взглядами». – Взгляд у русалки своеобразный, без полутонов – либо чувственный, почти шальной, либо отстраненный, загадочно затуманенный.

– Ой, здравствуйте, красавицы, – Грач, всё-таки, спешился, с удивлением про себя отмечая, что не робеет и не тушуется от их внимания.

Знакомая русалка Млейша стояла здесь же, недалеко, и, чуть улыбаясь, расчёсывала гребнем мокрые волосы.

– Надо же какой – человек, а черноволосенький, – заигрывая, пропела другая русалка, совсем юная, почти подросток, лет будто бы тринадцати-четырнадцати, но с невероятно длинными, много ниже поясницы, ровными волосами. – А далеко такой человек едет?

– Едет, пока не остановят, – Грач отшутился. – Вот, гляжу, уже остановили!

– Как такого не остановить! – захихикали, перебивая друг дружку, русалки. – Один зверь-то у тебя вон, какой красавчик. Как зовут зверя?

– Это не зверь, а конь, – Грач покровительственно глянул на жеребчика, – а зовут Сиверко!

– Сиверко! В кого же он такой пёстренький? – подначивали русалки, но не решались подойти к коню и держались шагах в двух или трёх.

– Неужто не знаете? – Грач усмехнулся. – В Сивку-Бурку вещую Каурку.

Девчонки тоненько и старательно засмеялись – сказка про Сивку была человеческой, наверное, они её не слышали.

– А когда он превратится, то какой будет? – настаивали. – Чёрненький или беленький? Мне беленькие нравятся.

– То есть как – когда превратится? – растерялся Грач.

– Ну, это ведь братец твой или товарищ. Вы по очереди конём обращаетесь и так друг на друге едете.

Грач растянул губы в улыбку, хищно показал зубы и ответил:

– А у нас говорят, что у русалки вместо ног рыбий хвост. Правда ли?

Русалки прыснули, захихикали. Особенно залилась та, малолетняя:

– Ой, Млейша, обманула ты нас, – она стрельнула шальными глазками. – Это не вилин сынок, а наш братец, русалочий! Ох, как он мне нравится, ох, вот я ему покажу, что правда, а что нет, – она, вызывающе разметав волосы, на шаг подошла к Грачу, старательно повела бёдрами – и совсем нечаянно задела нагим плечиком губы Сиверко.

Вытаращив кровавый глаз, конь взвился свечой, заржал и шарахнулся в бок. Девчонки, хохоча, бросились врассыпную. Сиверко грохнул копытами оземь, заплясал, вздрагивая и всхрапывая. Его губы и ноздри дрожали.

– Стой, Сиверко, стой! – Грач ловил его за узду, а русалки на безопасном расстоянии давились от хохота:

– Не-а, не наш братец-то, не наш! Ух ты, какую зверюку приручил, а сам не боится! – посмеявшись, подошли ближе, ещё икая со смеху. Та, что с волосами ниже поясницы, вышла вперёд.

– Я – Умила, – назвалась русалка-подросток и нарочно мотнула головой так, чтоб перекинуть на маленькую грудь роскошные волосы.

– Это-то я догадался, – Грач, наконец-то, словил за узду Сиверко. – Умилиться можно от такой непосредственности, – пробормотал он.