Николай Борисов-Линда - Три сказки о главном. Посвящение, или Амё, дочь домового

Воробей нахохлился, он так никогда не делал. Прилетев на лужайку, он садился, забирался в самую гущу травы и принимался там трепыхаться, тем самым смывая с себя ночную дрёму и частицы пыли, которые могли попасть между пёрышек.

«Странно, – подумал Чика, – и зачем она это делает и, кто она? Как посмела, без моего разрешения, устраивать на моей лужайке свой утренний моцион? Вот я ей сейчас задам!» И с громким чириканьем слетел прямо перед носом птички:

– Ты кто? – прочирикал он громко. – Как ты посмела…?

Но здесь с ним, что-то произошло. Последний его «чирик», замер в клювике и так и не слетел звуком, а, словно передумав, растворился.

Птичка удивленно вскинула свою красивую, черную-белую головку и внимательно посмотрела на воробья. Осмотревшись по сторонам, спросила:

– Ты откуда свалился и кто ты?

Чика удивленно смотрел на неё и не мог ничего чирикнуть в ответ и, только сделав над собой усилие, пискнул:

– С веточки я, с веточки… свалился, слетел…

– Так свалился или слетел? – Птичка замерла в ожидании ответа.– Кто ты, как тебя зовут? Ты такой необычный. Пушистый.

– Я, я воробей Чика. А пушистый от того, что сердитый. Мы всегда пушистимся, когда сердимся, чтобы напугать противника.

– А я противник? – В удивлении вскинула головку птичка.– Или здесь на лужайке, кто-то ещё есть кроме нас?

– Нет, что, ты! Нет, то есть, вы! Мы здесь одни… мы с вами здесь одни, конечно, если не считать кузнечиков, да божьих коровок… вот… – Чика замер. Он почувствовал, как учащенно забилось его сердце.

«Что это со мной? Почему слабеют мои лапки и опускаются крылышки? Почему так кружится моя головка?» Ещё минутка и Чика уселся бы перед птичкой в траву. Но она очередной раз подхватила капельку росы, бросила её на себя и одна из бисеринок водички попала на воробьиный клювик. Чика от неожиданности проглотил её и ему полегчало.

– Как вас зовут, прекрасная незнакомка? – чирикнул он, удивившись своей смелости. – Вы так изящно красивы.– И еще больше удивился своей наглости. Всё его тело оцепенело от того, что он прочирикал. Он вдруг почувствовал, что от его нахохленности, не осталось и следа, что он стал гладким и маленьким, меньше чем птичка и даже ниже её.

Птичка повернулась в его сторону и замерла от неожиданности:

– Ой! Какой ты интересный, Чика! Ты стал таким гладким и вовсе не страшным. Даже необычно милым. Я так не умею, и у нас никто так не умеет. Ты не такой, как все, Чика. Я трясогузка, а зовут меня, Гузка.

– Как, как? Я не расслышал? – Чика наклонил головку прислушиваясь. – Как, как вас зовут?

– Гузка, меня так все зовут, а мама зовет меня Гузяня. Зови меня так.

– Гу-уззя-я-няя, – прочирикал Чика. – Какое, красивое имя.

– Гузяня, ты здесь на лужайке впервые? Полетели, я тебе покажу, где много разноцветных цветов. А на самом краю растёт страшное растение. Оно такое высокое у него огромные листья, а на самом верху большие, белые цветы. Полетели!

– Чика, я не могу с тобой лететь, – трясогузка смотрела на него чёрными бусинками грустных глаз.

– Ну почему, Гузяня? Я покажу тебе много красивых мест. Я покажу тебе озеро, в нём живут огромные, зелёные лягушки. Они надуваются и так забавно чирикают. А какие там красивые белые, желтые цветы! Они растут прямо из воды! Полетели, Гузяня!

– Чика, мне, конечно, очень хочется полетать с тобой, но я занята. Меня ждёт мама. Она просила, чтобы я не задерживалась. Я прилечу к тебе завтра и мы с тобой полетаем.– Трясогузка вспорхнула и улетела так быстро, что Чика даже не успел опомниться.

Он взлетел на веточку, сел, огляделся вокруг. На лужайке никого не было, только стрекотали кузнечики, да жужжали пчёлы, да учащенно билось его сердечко.

«Куда улетела Гузяня? Где мне её искать? И прилетит ли она завтра сюда?»

Так в мечтаниях он сидел бы ещё долго, но подлетели его друзья и позвали купаться в дорожной пыли, а это занятие Чика очень любил.

Вдоволь накупавшись в теплой пыли, они полетели на озеро и там пополоскали свои перышки, отряхнулись и разлетелись в разные стороны.

Чика зачем-то вновь вернулся на лужайку. Ему было грустно, отчего-то тревожно, он думал о Гузяне.

Так на веточке он просидел до самого заката, когда солнышко совсем спряталась за горизонт, Чика полетел домой. Пролетая над знакомыми местами, он оглядывался, в тайне надеясь, что неожиданно встретит Гузяню.

Дома, забившись в своё гнёздышко, долго не мог заснуть. Ему вспоминалась необычно красивая, быстрая птичка с таким ласковым именем, Гузяня. А когда дрёма, наконец-то, сковала его веки, а его головка склонилась на грудь, ему приснился чудесный сон.

Как будто они с Гузяней летели высоко, высоко над землёй, он чирикал ей о солнышке, о первом утреннем лучике, что они с ним друзья. Показывал любимые места, рассказывал занимательные истории. А когда они опустились к озеру, то лягушки, специально для них, хором проквакали свои песни. В знак своей благодарности Гузяня даже обняла Чику своим крылышком. В таком сладостном сне Чики было так хорошо, что он проспал утренний рассвет.

Вылетев из своего гнёздышка, Чика стремглав полетел к лужайке. Так быстро Чика никогда не летал, он даже запыхался.

Пролетев над лужайкой, он распугал работающих пчёлок, они в неудовольствии зажужжали ему в след, что-то назидательное, но Чика их не услышал.

Он сел на любимую веточку, огляделся.

Небо голубело в вышине, солнышко светило тепло и ласково. Над поляной жужжали шмели, пчёлы собирали нектар цветов, стрекотали кузнечики.

Трава зеленела, поблёскивая утренней росой. Ромашки повернули к солнышку золотые, круглые личики, обрамлённые белыми лепестками, а колокольчики раскрылись, словно, открыв свои синие объятья, навстречу солнечным лучам.

Лужайка жила летней жизнью, только Гузяни на лужайке не было.

С расстройства Чика слетел на полянку, залез в саму гущу травы. Его перышки быстро пропитались росой, он трепыхался всем телом, ловля прохладную влагу и тут же сбрасывая её с себя. Когда он выбрался из гущи травы на свет, то был весь взлохмачен и мокрый. В неудовольствии Чика хотел взлететь на свою любимую веточку, но обомлел от неожиданности. Перед ним сидела Гузяня и в недоумении рассматривала его:

– Чика, это ты? Может быть я ошиблась? Тогда простите? – она в любопытстве склонила головку, ожидая ответа.

– Гузяня, – только и смог чирикнуть Чика.

– Чика, я освободилась. Мама мне разрешила немного полетать, и я прилетела к тебе. Но что с тобой? Ты совсем на себя не похож.

– Гузяня, я сейчас, сейчас, – Чика, что есть силы, взмахнул крылышками и улетел, спрятался за дерево. Задыхаясь от волнение, он трепыхался до тех пор, пока последняя бисеринка росинки не слетела с него.