Николай Борисов - Михаил Тверской

Я старался избежать

нагромождения бессвязных историй,

а изложить то, что необходимо

для понимания образа мыслей и

характера человека.

Кто такой Михаил Тверской и почему он причислен к полку «замечательных людей»? Уверен, что далеко не каждый «просвещённый читатель» — не говоря уже о тех, чьи познания в отечественной истории не идут далее школьного коридора, — сможет ответить на этот вопрос.

А между тем этот человек своим именем символизирует целый период русской истории — период татаро-монгольского ига.

В нашей исторической памяти понятие «иго» обычно выступает как часть патриотической формулы «борьба за освобождение Руси от татаро-монгольского ига». Произнося эту формулу как своего рода магическое заклятие от неизвестности, мы тотчас получаем из памяти классический «видеоряд»: огненная панорама штурма Владимира войсками Батыя, коленопреклонённый Дмитрий Донской перед Сергием Радонежским, картина Бубнова «Утро на Куликовом поле» и фатальный поединок Пересвета с Челубеем. Далее за этими образами наша историческая память погружается в густой туман, из которого только век спустя выплывает новая картина: белый трон Ивана III и владелец этого трона, разрывающий ханскую грамоту на глазах у возмущённых татарских послов...

Таков наш национальный исторический миф, точнее — его фрагмент, покрывающий 240 лет отечественного прошлого.

Итак, с «борьбой за свержение ига» всё ясно. Дмитрий Донской и Иван III достойно представили этот вопрос любознательным потомкам. Но вот само иго в его повседневном содержании, в его тоскливом ужасе и подвиге выживания так и остаётся «белым пятном» отечественной истории...

Заметим сразу, что принятые в нашей исторической традиции термины — татары, монголы, татаро-монголы, монголо-татары — не имеют однозначного этнического содержания и обозначают вообще жителей степей, кочевников. Мы также не считаем нужным отказываться от понятия «татаро-монгольское иго», которое при всей его условности и литературной метафоричности всё же достаточно адекватно отражает специфический характер отношений Руси и Золотой Орды. Что же касается разного рода политических спекуляций и псевдонаучных фантазий на исторические темы, то они могут иметь место при любой терминологии, и бороться с ними можно только путём установления исторической истины.

Человек, биографию которого читатель найдёт в книге, и есть воплощение этого татаро-монгольского ига, точнее — его страдательной, русской стороны. Жизнь князя Михаила Ярославича Тверского (1271—1318) — не путать с его внуком Михаилом Александровичем Тверским (1332— 1399) — своего рода матрица, отпечатки которой в точности повторялись в десятках княжеских биографий той эпохи, а в значительной мере — и во многих тысячах биографий безымянных жертв этого страшного и загадочного татаро-монгольского ига.

Одно существенное дополнение. Герой нашего повествования — не просто человек, чьё имя приведено в исторической энциклопедии. Он — святой. Иконы с его изображением можно увидеть во многих православных храмах. Ему молятся, в его честь нарекают детей.

Большинство русских святых — монахи. Они совершали свой жизненный подвиг от пострига и до кончины. Впрочем, и самый их монашеский постриг обычно являлся результатом осознанного призвания, благочестивой жизни и неуклонного следования евангельским заповедям. Иное дело — святые князья. Их жизнь в миру требовала подчинения суровым законам власти. Они были «от мира сего». И только одна сторона их деятельности или даже одно событие их биографии становилось основанием для их церковного прославления. Причисляя того или иного князя к лику святых, церковь отнюдь не хотела прославить какое-либо политическое направление. Канонизация — как народная, стихийная, так и официальная, осмысленная — происходила по своим сокровенным законам.

«Отказываясь видеть в канонизации князей освящение определённой политики, нельзя, однако, сводить её всецело к личной праведности. Церковь чтит в них если не государей, то национальных деятелей, народных вождей. Их общественный (а не только личный) подвиг является социальным выражением заповеди любви. Их политика может быть ошибочной, их деятельность в национальном смысле — отрицательной, но Церковь прославляет и неудачников (Всеволод-Гавриил, Михаил Тверской), оценивая не результаты, а намерения, жертвенную ревность служения. Венцом общественного служения является жертвенная смерть. Герой-воитель всегда готов стать страстотерпцем, высшим выразителем княжеской святости» (136, 104) [1] Здесь и далее первая цифра в скобках означает номер издания в Списке источников и литературы, вторая — страницу. .

Святость Михаила Тверского обусловлена его жертвенным подвигом и трагической гибелью в Орде. За это он вскоре после гибели стал почитаться в Твери как святой, а в середине XVI века был причислен к лику святых, почитаемых всей Русской церковью.

Но кроме Михаила Тверского — страстотерпца, то есть невинной жертвы людской зависти и злобы, — есть и другой Михаил Тверской — тот, который около тридцати лет стоял у кормила Тверского княжества-государства. В книге, которую читатель держит в руках, собраны практически все доступные историкам сведения о жизни и деятельности Михаила как правителя.

В нашей исторической литературе существует тенденция представлять Михаила Тверского в качестве своего рода предтечи Дмитрия Донского и искать в его деятельности «борьбу за освобождение от татаро-монгольского ига». Основанием для этого служит главным образом Бортеневская битва 1317 года, в которой тверским войском был обращён в бегство сопровождавший князя Юрия Московского отряд татар. Эпизод, разумеется, заслуживает похвалы. Но такие в общем-то случайные стычки с татарами случались и у других князей — современников Михаила Тверского. «Нельзя говорить об особой склонности тверских князей к сопротивлению татарам... Уже то, что тверские князья всегда лично представали перед ханом, говорит об отсутствии у них серьёзных раздумий о сопротивлении татарам; более того, вновь и вновь стремились они приобрести ханскую милость», — констатирует современный историк (72, 130).