Вадим Кузнецов - Сказки старого Волхова

И вот пошел домой Болька, никого не трогал, молчал и не оборачивался, как Малушой велено.

– Болька, Болька, подойди! – раздался нежданный окрик. Светланка это, Первуши невестушка. Узнал по голосу звонкому.

Но он дальше пошел, не слушал и не отзывался, как велено.

– Болька! Ну, смотри, чего покажу! – настойчиво продолжала девчушка.

Он и ухом не повел, знай себе побрел тропой потихонечку.

А Светланка совсем распоясалась, выскочила прям перед Болькой и давай хихикать, глазки строить, сарафанчик сдергивать да плечики розовые оголять. Сдурела девка!

Больке свезло, ему еще и двенадцати не было, потому и выстоял, а вот парень постарше точно бы проговорился, дурачок. Болька-же только язык показал бесстыднице, сплюнул в сторону и дальше пошлепал.

Продолжал он идти к дому отчему, а в руке теплилось-трепыхалось, вот-вот выскочит, но прикрыл Болька другой ладонью судьбу брата родного. Сберечь надобно.

Вот нежданно скрылось солнышко, злой ветер налетел, засвистел в ушах. В небесах загремело, и полилась вода дождевая тяжелая. Намокли волосы, плечи задрожали, насквозь рубашечку промочило. Бегом припустил малец, да оскользнулся. Почуял, что наземь падает, но извернулся и спиной в грязь повалился. Так, чтобы не выпустить из рук судьбу своего брата родного.

Отлежался чуть. Но теперь, если встанет Болька, то придется назад, на дом Малушы посмотреть. Схитрил. Зажмурил глаза, вслепую поднялся и развернулся. Чуть ошибся. Краем глаза заметил волчью голову на тереме ведьмы, но быстро очи отвел и дальше пошел уже осторожнее.

Противный дождь все не утихал. Гром бабахал, корявые молнии зигзагами облака разрезали. И казалось, будто кто-то грузный в спину толкал и пихал, да обернуться нельзя! Страшно так, казалось, – душа в пятки уходит. А в руках что-то теплое, живое трепыхалось. Надежду дарило.

И тут сзади пронзительный крик раздался. Птичий крик, да незнакомый. Не черная ворона, не галка сизая, не филин лесной. Страшный клекот, словно плач человеческий. Потянул назад голову малец, да одернулся. Нельзя!

Птичий грай повторился. Все ближе и ближе. Вот и крыло тяжелое по загривку чиркнуло. Но шел домой Болька, не отвлекаясь, хоть и дрожал весь от страха и холода.

Не унималась птица страшная. Сзади клювом щелкнула да клюнула прямо в маковку. Больно! Раз тюкнула, другой. Клюет и кричит, клюет и кричит. Насмехается, пакость!

Но уже чуть-чуть осталось до дома родимого. Зашел в избу Болька. К столу подбежал, и выложил из рук своих сокровище бесценное, Малушой даденое.

Да не посмотрел на дар даже, а обратно на крыльцо выскочил. Жердину с изгороди выломал и на птицу черную бросился. Стукнул раз хорошенько, а тварь неведомая лишь желтым клювом махнула и, по-человечески хохоча, улетела.

Вернулся домой Первуша, а на столе ничегошеньки нет. Пропал дар Малушы. Испарилось как туман, словно лед растаяло, исчезло бесследно. Только лужица водицы талой на свету блестела да подснежниками пахла.

Целый день ждал Болька брата своего. В оконце смотрел, на крылечко выходил, на околицу зорко поглядывал. Притомился. К вечеру совсем сник и уснул возле теплой печки. Дремота навалилась, веки сомкнула. А батюшка-сон в уши сказоньку или быличку нашептал.

Вдруг шорох странный на улочке послышался. Мамка в это время пироги пекла, тесто катала, потому не могло ее там быть. Пес дворовый залаял жалобно, будто плача, а потом тревожно, словно вора почуял. Вышел из дома Болька. И видит: Первуша, брат его, из погреба мешок здоровенный волочит. Овощей, видимо, набрал. Так и есть: репка маленькая из прорехи выпала, да по земле покатилась.

Болька обрадовался, матушку кличет:

– Мамка, мамка! Первуша возвернулся.

А мать и не слышала, по хозяйству занимаясь. Все у нее там варится-парится; хозяйка черпачком в котле помешивает, а другой рукой тесто по столу раскатывает. Болька подбежал к мамане и за подол во двор потащил:

– Первуша, брат мой воротился! Скорее пойдем!

Вышли они во двор, а там уже и нет никого. Собака успокоилась, несчастными глазами в лес посмотрела, а на земле лишь репка с бока на бок покачивалась.

– Эх, Болеслав. Неправильно ты поступил, коли не сладилось… – Малуша сидела на крыльце, перебирая сухие корешки.

– Ну… Сначала Светланка мне глазки строила, плечики оголяла…

– Чур тебя! Какая Светланка? – вздохнула колдунья. – Девочка спозаранку больной головой мучается. Мать ее приходила за лесной ромашкой. Не помогло, говорит. Вот, сейчас буду отвар липовый готовить. То хозяин лесной тебя дурил, ведь знаешь, что может он любое обличие принимать. Как звериное, так и человеческое.

– Потом дождь, как из ведра полил. Гроза началась…

– Гроза? Глянь-ка в корыто, что рядом с тобой лежит. Сухое дерево, уж лучинки отслаиваются, как еще муравьи там свадьбу не сыграли. Неделю хорошего дождя не было. Говорю тебе, морок все это, чтобы тебя с пути верного сбить.

Стушевался Болька. Не хотел про птицу черную Малуше говорить, да она за язык-то и вытянула:

– Птицу или зверя какого видел?

– Была птица, – подтвердил Болька. – Сзади меня вилась и клекотала противно. А потом клювом стала по голове бить!

– Не оглянулся?

– Нет… То, что вы дали, бабушка, домой принес, а потом выбежал да палкой птицу поколотил. Птица страшная и большая… Сама черная, а клюв желтый, и блестит, как золотой!

– Убил? – Малуша уперла руки в бока и посмотрела сердито.

– Нет, только несколько перьев выбил. Хотел подобрать перышки, но они прямо в руках разлохматились, в серый прах обратились. Рассыпались да по ветру развеялись.

– Повезло тебе, кабы убил птицу, то не вернул бы никогда брата своего. Есть еще способ, слушай меня, Болеслав…

Ночка темная все заволокла, туман густой на село спустился. Закутала молочной рекой дома по самые крыши. Не хотел Болька идти в такое злое время по лесу темному, да пришлось. Брата выручать надо.

Вышел за околицу, зажег гриб-трутовик. Слабо светит, но недалеко видно. По знакомой тропке потопал, тут они с Первушей часто хаживали. Елочки и березки махонькие, пеньки знакомые. Быстрая ящерка пробежала да скрылась от холода. Улыбнулся Болька и в чащу, туманом подернутую, углубился.

Дальше лес начался более густой и дремучий. Коряги огромные, замшелые пни, колоды павших сосен то здесь, то там топорщились в беспорядке. А гриб-светоч стал меркнуть. Но идти вперед надобно. На первую ясную звезду, на Спас, как Малуша наказала.

Долго шел Болька и заблудился. Забрел в такой бурелом, что уже не знал, как и выйти. Все ноги переломал, лицо и руки хлесткими ветками исцарапал. Слабый огонек трутовика зачах совсем. Ну все, теперь и не выберешься.

Внезапно ветер подул, деревце жалобно скрипнуло, и тихо-тихо аукнуло издалека. Будто девичий голосок слабый.