Андрей Кокоулин - Погибель

Прямой нос. Упрямо сжатые губы. Синь разозленная так и колет посверком его заросшее темным волосом лицо. Где вы, Тойстен Верный и Сародил Беспощадный? Что сказали бы на такое своеволие? Капля? Казнить! Четвертовать! Утопить в колодце!

Только ведь…

– Вы знаете, что бессмертны?

– Я? – Капля растерялась.

– Да, – Клембог развернулся и поставил ногу на ступеньку лестницы. – Поэтому, что вы там себе чувствуете, непонятно.

Хватаясь за веревки с боков, он добрался до наклонных створок и сбил с них щеколду. Затем здоровым плечом опрокинул створку наружу. Серый дневной свет снопом упал на ступеньки.

– Поднимайтесь, – сказал Клембог и выбрался на площадку первым.

Холодный ветер растрепал волосы.

Дрова для костра в небольшом углублении, несколько глиняных плошек, деревянный шит с упором.

Капля высунула голову.

– Подайте руку, – сердито попросила она.

Гауф наклонился.

– Пожалуйста.

Капля оказалась легкой, уцепилась за предплечье двумя руками, и Клембог почти без усилия вытянул ее на площадку. Босые ступни коснулись камня.

– Ой, холодно! – сказала Капля, пританцовывая.

– Вот, – Ольбрум снизу подал две серых накидки. – Кеюм, ты тоже надень.

– Спасибо.

Капля тут же закуталась в накидку, осторожно ступая, подошла к самым зубцам, перегнулась, посмотрела вниз. Передернула плечами – высоко. Серо-черная осыпь завивалась у подножия Башни, правее – излучина реки огибала высокий утес.

– Кеюм, – позвал Ольбрум.

– Что? – спросил гауф.

– Ты надел?

– Отстань.

– Не отстану.

Старый цольмер, покряхтывая, выполз наружу. Он вырвал из рук Клембога вторую накидку и, бурча под нос, упаковал гауфа в шерстяную ткань, стянув края накидки крючками. Клембог покосился, но промолчал.

– А если я прыгну, я не разобьюсь? – обернулась к ним Капля.

– Нет, – сказал Ольбрум.

– Все равно страшно.

– Ты лучше скажи, что за слово такое – «спасибо»?

– Спасибо? – Капля смущенно улыбнулась. – Не знаю. А вы как говорите?

– Мы говорим: «Живи долго» или «Живи счастливо».

– Наверное, откуда-то еще взяла, я не помню, – легкомысленно ответила Капля. – Кажется, это тоже пожелание. Чтобы вас спасли боги.

Клембог крякнул.

– Боги давно уже никого не могут спасти.

– Здесь красиво, – сказала Капля, выпрямляясь. – Ваш мир правда умирает?

– Смотри, – подступил к ней гауф и показал рукой. – Это были мои земли.

Под рукой Клембога, окаймленная с северо-запада горным кряжем, лежала долина, усыпанная домишками, веселыми квадратиками полей и неровными кудрями леса. На холме стояла небольшая крепость. Речные рукава, расходящиеся от излучины, двумя блескучими лентами бежали по краю, истыканные мостками и причалами.

И все было фиолетовое. Где больше, где меньше.

– И что? – спросила Капля.

– Ничего этого уже нет, – сказал Клембог. – Это останки, морок. Нифель.

– Нифель?

– Там, где совсем темно, видишь?

Гауф ткнул пальцем вглубь долины, в одетую фиолетовыми проблесками тьму. Она, как тень, лежала на склонах, поднявшись и застыв у горных вершин. Капля привстала на цыпочки и вытянула шею. Сморщила нос.

– Это что?

– Это и есть нифель. Тьма. Ничто. Конец.

– Раньше, – опускаясь на короткую лавку и пряча руки в рукавах, сказал Ольбрум, – там стояла Вторая Башня.

– Совсем темно, – сказала Капля.

– А вот здесь, – грубо развернул ее Клембог, – все, что у меня осталось.

Серая лента дороги петляла среди холмов. Несколько домиков жались к подножию скалы. Темнел лес, за лесом виднелась песчаная проплешина.

– Эта Башня – последняя, – сказал гауф. – Дальше – три городка и семь деревень. И все, Океан Безумия.

– А что это такое – Океан Безумия? – спросила Капля, приставив ладошку ко лбу. – Его почему-то не видно.

– Океан Безумия, Шанг-Лифей, окружает наш мир. Плыть по нему можно только в пределах береговой видимости. Несчастные, теряющие берег из виду, обратно не возвращаются.

– Или возвращаются сумасшедшими, – добавил старый цольмер.

– А он холодный, этот Океан?

Клембог хмыкнул, вспоминая.

– Он темно-синий, с прожилками и белой-белой пеной.

Когда-то давно, когда ему было четырнадцать и Башни стояли все, отец взял его в наградную поездку.

Год до выпуска. Легкий ветер качает душистый шанкорис, и от меняющегося узора пятнистых листьев рябит в глазах. Шанг-Лифей бьется о камни так, что земля подрагивает под ногами. И недостроенная Башня кажется наоборот разрушенной.

– Смотри, – говорит отец, – здесь кончается Дилхейм.

В нескольких ахатах от острых сапожных носков – пустота.

Отец как нарочно подталкивает молодого щенка Кеюма к самому краю, наклоняет так, что в лицо тому хлещет мокрый, полный брызг ветер.

Океан внизу, в тридцати шагах, распахивается навстречу, истекает жадной слюной, ворчит – сюда, сюда, мальчик!

Скрытые водой и пеной камни хищно показываются на какой-то миг.

– Старайся, – говорит отец, – чтобы у тебя впереди не было Шанг-Лифея. Шанг-Лифей должен быть за спиной, далеко за спиной. Ты понял?

– Понял, – шепчет щенок Кеюм.

Лист шанкориса прилипает к его щеке…

– Вы спите? – слова Капли вернули Клембога к действительности.

– Нет, – мотнул головой он. – Нет. Задумался.

– Пойдемте вниз, холодно на ветру, – сказал Ольбрум и первым полез обратно в Башню.

– Еще чуть-чуть, – сказала Капля, перебегая от одного зубца к другому. – Здесь высоко. Как же вы выберетесь, если снизу подступит нифель?

– Рядом скала, – показал Клембог. – Поставят мостки, и по ним все уцелевшие перейдут на скалу. Правда, смысла в этом уже не будет.

– А-а-а.

Капля подобралась к плоскому участку, в двух шагах от которого темнел скальный выступ. Он находился чуть ниже, чем башенная площадка. Край был помечен белой краской. За выступом уходила вниз гребенка кривых ступеней.

– А почему так? – спросила Капля, повисая ногой над пропастью. – Разве не разумнее делать выход внизу?

– Не надо, – сдернул ее с края Клембог и скривился от боли. – Внизу аззат всегда слабее. Поэтому и отступать можно только вверх.

– А что такое аззат?

Гауф повернулся и долго смотрел в темно-светло-синие глаза. Неужели ничего не понимает? Капля ждала, чуть приоткрыв рот.

– Давай спустимся.

Клембог принял ее руку. С четвертой ступеньки Капля сама спрыгнула вниз.

– Здорово!

Она схватилась за крякнувшего от неожиданности Ольбрума. Гауф, перебарывая ветер, захлопнул створку и вбил обратно в проушину вертлявую щеколду. Дневной свет растаял, и глаза какое-то время привыкали к полутьме и неверному свету факела у выводящей в коридор арки.

По пути обратно в комнату Капля извертелась, исфыркалась, накинула на цольмера капюшон, обстучала ладонью стены и несколько раз показала Клембогу язык.