Валентин Юрьев - Паучий Замок. Книга 1

Конечно, никакой стали, в руках моих торчали два кожаных имитатора и поначалу я, вспомнив фильмы про японскую и китайскую мафию, почувствовал даже некоторый романтизм новой жизни. Но потом ужасно надоело. Одно и то же по сто раз, тоска! С движениями я упарился не меньше, чем пиная мяч, и начал понимать, что после таких упражнений уже не захочется никаких других игр. Наверно поэтому так отнеслись к моим скачкам с мячом взрослые.

Моё новое тело, спасибо ему, видимо, раньше принадлежало очень старательному ученику, поэтому особенных ошибок я не делал, но мысли бегали в стороне и не раз я получил по ногам тонким хлыстом, которым вооружился отец. Потом, не выдержав, он воодушевился и сам пристроился рядом со мной и начал делать точно такие же выкрутасы телом, задавая темп голосом. Оказывается, к танцу есть ещё и своеобразная ритмичная речёвка без слов.

В конце концов, как ни странно, мне это представление очень понравилось, особенно, когда я ловил улыбку матери, которая давно перестала сердиться, с любовью смотрела на своих мужчин и смеялась так заразительно, что всё моё существо хотело отчудить что-нибудь экстра эдакое, чтобы порадовать её ещё больше.

Потом нас позвали на еду, а после еды мы сели… плести корзины. Я, преодолев первый приступ удивления, наконец, понял, зачем в углу пещеры валяется столько прутьев, гладких и длинных, а затем и руки мои вспомнили, как надо выплетать донышко и прочие части, а отец в это время поучительно объяснял, как совершенно тупому ученику, что в наших краях не растут большие растения с толстыми стеблями. В некоторых странах растут, но он их никогда не видел, а вот такие прутья растут везде, в каждом болоте и на любом пустыре, и даже самый захудалый воин просто обязан уметь сплести себе подстилку для сна и корзину для переноски и легкий шлем на голову, или, хотя бы, топливо для печки.

Он долго ещё говорил, монотонно и без эмоций, я чуть не заснул под этот спокойный голос, зато успел навертеть несколько десятков круглых блинов, которыми здесь топят очаг и кое-что понял о жизни в суровой горной стране, где настоящий суровый воин сидел и плел корзины вместо того, чтобы сладко захрапеть после ужина, а ещё и воспитывал своего наследника, и это после трудного рабочего дня.

– Что вы нашли сегодня?

Я сам удивился своему вопросу, хотя он вертелся на языке очень давно, но после стольких конфузов я уже и не знал, чего можно, спрашивать, а чего – нельзя. Но отца, наоборот, мой интерес удивил и обрадовал, бросив своё плетение, он вывалил на пол одну из корзин и начал раскладывать грязные, пыльные находки. Глаза его засветились настоящим интересом, похоже, что в суматохе вечера он успел забыть о том, чем занимался весь день.

Помятое блюдо из материала, напоминающего алюминий, куски тряпок, похожих на толстый шелк, чуть подгнивших и противно воняющих, какие-то кольца, размером с мою руку, в основном это валялись грязные обломки и осколки древнего быта, никакого богатства не ощущалось и я поначалу был очень разочарован, пока отец не извлёк фигурку ирита размером с детскую ладонь. Это был коренастый мужчина, не воин, скорее, старик, сидевший в позе, которую на Земле назвали бы восточной, сложив руки вместе.

Его одежда казалась излишне тяжелой, и вспомнив колдуна, которого сегодня видел, я подумал, что знаю, кто это такой. И не мог оторвать глаз от живого задумчивого взгляда маленькой фигурки. Никогда раньше никакие скульптуры меня не интересовали, В этом было что-то необъяснимое, казалось, что кукла может вдруг ожить и сделать что-то настолько мощное, что вся наша пещера разлетится в пыль.

– Какая красивая! А можно – это мне?

По взгляду и отца и матери я понял, что брякнул нечто совсем чудовищное, только не знал, что именно, то ли нельзя брать находки, то ли я захотел спереть их святыню, то ли ещё что-то, но отгадка лежала совсем в другой плоскости.

– Ты что, девчонка?

Голос отца был ещё более тяжел, чем тогда, когда он распекал меня за мяч.

– Нет. Я не девчонка. Прости меня, отец, я просто вижу то, чего ты не видишь!

Казалось, теперь он меня точно убьёт. Но как-то надо было выпутываться и мой язык просто честно произнёс то, что я сам думал. К моему удивлению, отец, наоборот, успокоился, посуровел ещё больше и надолго задумался, только руки его бессмысленно перебирали предметы на полу, а за его лицом с тревогой смотрела мать, которая тоже пыталась понять что-то очень важное.

– Я так и думал. Надо раньше было! Раньше догадаться! Он – думающий! Если я прав, то наш сын – думающий!

Эти слова он обратил к матери и она, сменив выражение тревоги на очень серьезный и немного испуганный взгляд, посмотрела мне прямо в глаза надолго и пристально. Я не отводил глаз и видел, как напряжение сменилось любовью, она присела ко мне и обняла, и мне показалось, что она плачет, если бы я знал, как здесь плачут эти мохнатые существа, так похожие на людей.

– Прости, отец, но разве плохо, что я – думаю?

Он ответил не сразу, как будто что-то вспоминал.

– Думающие – это не те, кто просто думает. Все думают. Все могут быть воинами. Но воин мудрецом – никогда! А вот думающие обычно становятся мудрецами. Или колдунами. Это бывает редко. Очень редко. Они живут отдельно от родителей. И никогда не имеют детей. У нас в клане таких раньше не было. Но ты сегодня несколько раз показал, что – не воин. И раньше тоже что-то такое было, но мне и в голову не приходило. Я тебя не понял. Я просто никогда не видел детей – думающих. Но, может быть, я не прав. Увидим, сынок.

До меня постепенно дошел их страх. Значит, я не такой, как все. Терять детей, даже вот так, отдаляя их от себя по какой-то прихоти общества, в которое я попал, конечно же было тяжело и мои слова вырвались сами:

– Я не хочу отдельно от вас. Мама, отец, я хочу быть с вами. Я постараюсь стать воином. Только ты научи меня.

Последние слова я сказал отцу и он обнял нас своими лапами вместе с мамой и в этом пушистом клубке было так тепло и уютно, что во мне сама собой родилась клятва защищать чужих мне нелюдей, иритов, как своих, а может быть, даже ещё сильнее.

Потом, позже я ещё узнал, что у этих мужественных народов детей бывает мало, их трудно вырастить и трудно прокормить, поэтому потеря каждого – это большая трагедия. Даже если они не уходят из жизни.

Потом, перед сном мы долго рассматривали находки и отец объяснял мне, что и сколько стоит на рынке и какой предмет для чего может использоваться. Я вспоминал, что и раньше всё это слышал, но не придавал никакого значения стоимости подгнившего шелка.

Фигурка досталась мне, отец сходил к казначею и выпросил её как будто бы для моей сестрёнки, ведь полагалось всё сдавать в общий котёл. Но скульптура колдуна не имела особой ценности – детская кукла и всё, поэтому её легко отдали.