Светлана Алафинова - Аллетриния

Как он учился? Да как вам сказать? В народе ходит такое очень удачное определение подобной учебе, называемое «нормально». То есть, ни хорошо, ни плохо, как пойдет. Тот предмет, который интересен, идет ничего так, более-менее в гору. Ну а тот который нет… Да чего об этом говорить? Как говорится, на нет и суда нет. Ну, взять например, рисование. Какому ребенку в четырнадцать лет, если этим предметом не интересуешься, интересно рисование? Да мало какому. Если только он не девчонка или не зубрила какой-нибудь. Поэтому, как наш Иван рисовал, лучше было не смотреть. Конечно, в начальных классах он еще старался что-то изобразить, но в последующих фантазия его иссякла окончательно, впрочем как и желание. Когда его мама увидела ту картину, что ее великовозрастное дитя нарисовало в качестве домашнего задания, она долго смеялась. Картина была сравнима с картиной Карлосона, который на уголке альбомного листа нарисовал одинокого петуха, и отличалась она только тем, что лист у Ивана был не простой альбомный, а раза в два-три больше. Однако, надо заметить фантазия мальчика заканчивалась только в определенных случаях, например для этого предмета. Что касаемо остального, она била у него ключом.

Но самое интересное, как эти двое подружились? Познакомились понятно, на первое или какое-то там сентября. Ведь в первый день всех не усмотришь? А вот подружились…

Как обычно бывает, первый год школы прошел вообще в непонятках. Вроде как уже и не детский сад, но еще и не школа. Учительница к первоклашкам относилась снисходительно, мол, надо время, чтобы адаптироваться, попривыкнуть. Настоящих оценок не выставляла: звездочки, да смайлики. И учительница нашим друзьям попалась очень хорошая.

Да все хорошо было в первом классе. Никто тебя не трогает, многого не требует. Но и в этой бочке меда, отыскалась-таки ложка дегтя. И звали эту ложку Александр Иванович Даншинов, в простонародье Даншин. Преподаватель такого, казалось бы, безобидного предмета, как музыка.

Этому учителю давно надо было покинуть учительскую деятельность, его возраст далеко превышал пенсионный. Хотя зрительно об этом сказать было сложно. Дедок выглядел как молоденький крепенький гриб боровик: подтянутый, гладенький, инициативный. И за его так сказать труды и заслуги перед школой, его все еще держали на рабочем посту. Ну а как не держать, если Сан Иваныч, как истинный фанатик своего дела, «горел» своим предметом. Его хор был на слуху всего города. Учитель выезжал с ним в другие районы и города на выступления и конкурсы, где занимал исключительно первые места.

Но вот как знаменитый учитель добивался положительных результатов, кроме как в кругу школы, никто не знал.

Даншина боялись все дети. Да что там дети, даже учителя, которые помоложе, старались обходить его стороной. Это был настоящий тиран.

Его занятия, нельзя было пропускать ни при каких условиях. Если у какого-то ребенка репетиции в хоре совпадали с каким-либо другим кружком или секцией, значит тот другой, нужно было бросить. И не важно, что эта девочка или мальчик, на последних годах школы, например, посещали репетитора, чтобы более удачно сдать экзамен или написать тест. Родители такого ребенка вызывались к директору, объясняли, что к чему. После чего директор говорил: «А что вы хотели? Вы же знали, в какую школу отдавали своего ребенка. Она у нас с эстетическим наклоном. Так что или меняйте время репетиторства или отчисляйтесь». Идиотизм, не правда ли? И, тем не менее, детей переводили в другие школы.

Но если на хоре Сан Иваныч еще как-то держал себя в руках. Там дети делали то, что от них требовал учитель, то в классах на уроках музыки…

Вот где он проявлял всю свою властную и болезненную сущность. Дети вели себя, как дети. Кто-то сидел и послушно слушал, отвечал на вопросы, пел. Ну а кто-то…

Прослышав от старшеклассников всякие там страшилки, касающиеся Даншина, первоклашки решили не испытывать на себе все прелести музыкального образования, поэтому первый год сидели как влитые.

Но вот на второй учебный год, наши первоклашки стали второклашками, они повзрослели, осмелели, и потому прочувствовали на себе педагогические приемы учителя музыки.

В лучшем случае, он мог отчитать ребенка далеко не эстетической речью или припугнуть, что выбросит его из окна класса, например, второго или третьего этажа. В худшем приложить, если не рукой, то с помощью той самой руки к парте или стене.

Дети на его уроке дрожали и не могли, что-либо ответить не потому, что не хотели или не знали ответа, а потому что боялись. Мало ли их ответ будет неверным.

Не боялся Даншина во втором классе один лишь Иван. По чистой случайности, которая бывает один к ста, а может быть и реже, его дед по маминой линии оказался другом детства Сан Иваныча. Да и не то чтобы другом, это громко сказано. Просто они росли в одной деревне, которая находилась в такой глухомани, что захочешь – не найдешь.

Как рассказывал дед, Санек еще с детства не расставался со своей гармошкой. Ходил с ней по деревне, растягивал меха, да нос везде совал, иной раз и постукивал на друзей, за что, прямо скажем нередко и получал, в частности от самого деда. Но это было в далеком дедовом детстве, что осталось в далеких воспоминаниях. А теперь…

А теперь некогда ущемленный Санек вовсю измывался над чужими детьми, где-то подсознательно доказывая им, вот мол, какой я был и чего смог достичь.

На одном из уроков Александр Иванович разошелся не на шутку. Дети вжались в стулья. Они не то чтобы моргнуть, вздохнуть боялись. Очередной вопрос пришелся как раз на тихоню Аню.

Даже не опытному глазу было видно, что она знает ответ, но страх и зажатость не давали ей произнести ни слова. Но, тем не менее, она встала, и даже попыталась ответить на заданный вопрос. Но, не дав не то чтобы закончить, но даже начать девочке отвечать, Даншин грубо оборвал еще не слетевшие с ее губ слова.

– Садись! – преступил он к страстной тираде. – Да как вы не понимаете, что только музыка вечна! Если хотите знать, ученые уже давно ищут вечный двигатель, и тому, кто его изобретет, полагается нобелевская премия. Вы знали об этом? – и сам же ответил. – Нет? Зато я, я один знаю ответ на вопрос. Что есть вечный двигатель?! Это музыка!!! Музыка, говорю я вам. Вот что вечно! Она всегда была, есть и будет! Ее не надо изобретать, ее можно только раскрывать, усовершенствовать. А ты, ты…

С каждым произнесенным словом лицо Даншина приближалось к бледному от страха личику Анечки. Девочка вжималась в стул как в единственную надежду на спасение. На лбу ее выступили капельки пота, глаза увлажнились, и из них уже вот-вот были готовы выплеснуться слезы. Однако среди этой напряженной ситуации, вверх взметнулась одинокая рука. Краем глаза учитель заметил ее.