Юрий КАРАНИН - Лучник. Книга пятая. Часть 2. Под созвездием Волка: Звездный Бродяга

– Ты? Намять? – Тут же вплелась в игру Илиль. – Если бы не отец.

– Это точно. Если бы отец меня не запер, я бы ему. – Набычился Валят. – Не думай, что, если он молотом горазд махать, то справился бы со мной. – И, словно протрезвев. – Не жди, Илиль, Он больше не вернется. Что ему заставская девчонка, если там такие красавицы за ним табунами ходят?

– Все одно, твоей не буду. – Топнула ногой Илиль. – Усы сначала вырасти.

– Усы? – Захлебнулся он обиды парень – в сторону метнулся.

– Чего это он? – Удивился Чужак.

– К Строгору приревновал. – Равнодушно отмахнулась рукой Илиль.

– Так он, все же, здесь?

– В тот раз еще. – И все было в голосе Илиль: и любовь, и обида, и тоска.

Тысячеликий нашел парня у воды.

– Крута девица.

– Все одно, моей будет. Не вернется этот Строгор больше сюда. А, если надумает, никто меня не удержит, – прочь прогоню, как пса блудливого.

– А мне сказали, что он сюда направился.

– Пусть только появится, будет знать.

– Неужели краше не нашел? – Тысячеликий, как бы невзначай, оглянулся туда, где оставил девицу. – И нрав, чувствую, – еще тот.

– Доктор говорит, изладится ее лицо. Это оно таким стало, когда она с Заставы его провожала.

– Ждет его?

– Эх, да, что тут говорить? – Схватился за волосы парень. – Веришь, с того времени спать не могу?

– Бывает. – Вздохнул Тысячеликий. – Если он появится, скажи мне, – и я обещаю, больше его здесь не увидите.

– Думаешь, появится? Ладно, скажу. Где тебя искать-то?

– Вон, в той домушке. – И Тысячеликий показал на строение возле горы.

– Ну, Валят, и молодец ты. – Чмокнула его в щеку Илиль. – Это надо же такой спектакль сыграть.

«Эх. Знала бы ты, любовь моя, сколько правды в том спектакле было. Все бы сделал, чтоб ты моей была. Все бы сделал, да, не могу поперек твоей любви вставать». А щека все-равно пылала от ее поцелуя.

***

– Отец, я должна уйти.

Как ни ожидал Друд эти слова, все равно, они застали его врасплох.

А она торопит:

– Чего молчишь, отец. Если считаешь, что я должна остаться, я останусь. Только не молчи.

– Счастью твоему я перечить не могу, хотя и не уверен, что будешь счастлива там, на планете.

– Не могу я его одного отпустить, а и оставаться ему здесь нельзя.

– Сейчас сердце твое говорит, а не разум. Может, именно здесь Строгор и в безопасности.

– Он сам уйти хочет, говорит, не может на Заставу беду накликать. – А глаза Илиль на мокром месте были. – Не хочет меня он с собой брать.

– Может, его и надо послушаться? Он же о тебе заботится. Я тоже думаю, что лучше тебе здесь переждать.

– Дитя у нас будет.

– Не рано ли дитя-то почувствовала? – Растерялся отец.

– Почувствовала.

***

Тысячеликий всегда спит чутко, – тем более, сейчас, когда чувствуешь, что Строгор где-то рядом.

Парень, похоже, говорил правду, а, вот, девица? Слишком яростно она встретила его на подходе в селение. Жаль, не спросил у парня, кто она такая?

Впрочем, и досада за себя не проходила: слишком часто в последнее время стал делать необдуманные шаги. Нет бы, выждать, понаблюдать со стороны, так, нет, сунулся в селение, где все друг друга знают. Застава – одним словом. Враг не пройдет, а он, как ни верти, враг, и, если есть здесь хоть один ясновидец …. Разговаривать тут долго вряд ли будут, – достанут из самострелов, – и поминай, как звали.

Жилище, в коем он поселился, всего скорее, когда-то служило наблюдательным пунктом. И весьма удобным, – можно наблюдать вкруговую, не обнаруживая себя, можно в яму спрятаться, если окружили.

В яму-то чуть, было, и не пришлось нырнуть. Как и удержался? Еще бы: глянул в окошко, – а возле избушки обосновались… татлаты. Немного: голов полста, наверное. Ладно, что в избушку сразу не заглянули, но это уже от их привычки, – бояться, что любое помещение может оказаться ловушкой.

Тысячеликий вознамерился уже выйти, но увидел, что татлаты начали быстро растекаться по окрестности – прятаться.

Вот, тебе и – Нате! По тропинке, весело переговариваясь, движутся та девица и… Строгор.

Времени на расчеты не оставалось. Любое решение, всего скорее, будет неправильным.

Самострелов и огнестрелов у татлатов он не приметил, но это вовсе не означает, что его у них нет, а посему первый порыв, выйти этой парочке навстречу, может оказаться губительным, как для него, так и для Строгора.

Дать парочке дойти до татлатов? Не справятся вдвоем против полусотни.

Впрочем, Строгор ли это? Не мог человек выжить в том пламени. Сотни шагов не успел тогда дойти Тысячеликий, а, если бы дошел, то что бы смог сделать? Лучше рассмотреть, как скручивают тело человека незримые силы, что напрасно сопротивляется им человек, упрямо удерживая над головой раскалившийся меч?

Но это Тысячеликий и с сотни шагов рассмотрел, и даже увидел, как в последний момент ….

А видел ли, или хотел видеть? Никто больше не подтвердит, что над чашей неожиданно образовалась золотистая воронка и, втянув тело Строгора, осела на чашу, – а порыв ветра разом разметал над городом золотые искры.

«Нет, не разметал», – встречный человек казался безумным: «Скрутил ветер искры в золотую карусель метели, и унес их в, открывшийся только ему, проход в светлый мир».

Тысячеликий прошел, было, мимо, но понял-таки, что не безумными были глаза человека.

– Где же этот чудесный проход? – Догнал чудака Тысячеликий.

– Он – перед тобой, но нет туда ходу незваному.

– Ты – туда?

– Я – тоже незваный.

Но Тысячеликий уже знал, на какую Заставу ведет тот проход.

И, все же, прав был человек: не был Тысячеликий званым. И выход у него был только один: бегством спасаться, Драму уподобляясь. Но и на это он уже опаздывал: все сильнее рукотворное солнце распалялось. Одно спасение: забиться в глубокую пещеру и надеяться, что не вековечным будет солнце.

Вот, когда не рад он был своей вечности: вся пещера сотрясалась от глубинных толчков и сыпала на свое дно лавины камней, надменно угрожая устроить своему пленнику вечный склеп.

И Тычячеликий струсил так, как еще никогда не было. В полной темноте бежать куда-то было бессмысленно, но он куда-то бежал, падая и разбивая в кровь все, что можно.

И все-таки чувство самосохранения его не покинуло. Когда же наступила оглушающая тишина, он, как ему показалось, услышал начало последнего толчка, и инстинктивно вжался в стену.

Что было дальше, он уже не слышал. Наверное, потерял сознание, а, когда, побитый, как бродячая собака, очнулся на берегу пруда, не мог поверить в свое спасение.

Название Заставы он прочел на стоящей неподалеку табличке, – и это ввергло его в долгое сомнение, поскольку таких совпадений не бывает.

Впрочем, не должно быть здесь и татлатов. Никак не должно. Но они здесь были. И Строгор с девицей недалеко от них остановились: толи опасность почувствовали, толи …. Было во всем этом что-то ненастоящее.