Петр Ингвин - Урок ловиласки

– Марьяна…

– Вообще-то я Марианна, – проговорила царевна, не поднимая глаз. – Просто все привыкли.

– Марианна, – с чувством поправился я, – в жизни бывают моменты, когда нужно выкинуть из головы лишнее.

– Понимаю, – робко послышалось от собеседницы. – Как при изображении стаи: ты не стеснялся нас, мы не стеснялись тебя. Так было надо.

– Почему же стеснялась в яме?

– Мы там были одни.

– Как же одни, – воскликнул я. – Сверху на нас глядела куча народу!

– Они ничего не видели.

– Какая разница! – не удержался я. – У нас была задача – выбраться. Невзирая на.

– Взирая.

– Это ты взирала, как я лез. Я не взирал!

Она не согласилась:

– Но ты хотел. Нарочно вел к этому. И сейчас ищешь повода глазеть на меня. А я не могу отказать, потому что ты командир.

– Это не т…

Это так, перебил усмехнувшийся мозг. Царевна права. Ты прячешься за завесой слов, подменяя смыслы. Ты хочешь смотреть. Тебе нравится смотреть. Ты наслаждаешься свалившейся властью, как сделал бы любой на твоем месте. Но разве ты – любой?!

– Прости, Марианна. – Мой голос снизился до неуклюжего повинного рокота. – Спасибо, что сказала мне это. Давно кто-то должен был сказать. Поставить на место. Спасибо за урок. Иди, ты свободна. И если вдруг я снова… не робей, говори, ладно?

На меня впервые вскинулись блеснувшие глазки:

– Ты не шутишь? Такому командиру я согласна подчиняться. Приказывай.

– Что? – немного обалдел я от поворота.

– Что хочешь.

– Кру-угом! – скомандовал я.

Она мгновенно развернулась. Грязные лопатки торчали печальными крылышками. Я зачерпнул воды и принялся бережно их отмывать.

Марианна вздрогнула, но не отстранилась.

– Если, конечно, не возражаешь, – поспешно выпалил я.

– Это никак не повлияет на твои отношения с Томой?

– Совершенно.

– Даешь слово?

– Даю.

Еще бы не дать, если это чистая правда.

– Почему-то я тебе верю. – Марианна снова повернулась ко мне.

Глаза – вниз, челка – на глаза, чтоб намертво, чтоб ни одного шанса. Отгораживаясь, прячась, убегая в себя.

– Знаешь, – почему-то рискнул я раскрыть секрет, – невестором меня объявили для спасения жизни.

Противно получилось. Словно женатый кобель втирает лакомой фифочке, что никогда не планировавшийся развод состоится со дня на день. Но громом небесным раздалось:

– Это меняет дело.

Долго опущенное лицо вскинулось, и на меня взглянули два пронзительных глаза, что резали душу не хуже скальпеля хирурга. Они глядели в неясном ожидании.

Я положил руки на воду вверх ладонями. Если катал Антонину, то Марианна достойна этого как никто.

– Ложись.

– Зачем? – не поняла она.

– Увидишь.

Этого оказалось достаточно. Марианна послушно опустилась животом на мои запястья.

– Руки вперед, – продолжал я командовать. – Или в стороны, как удобней. Полетели!

Это действительно был полет. Марианна парила, взбивая в пену встречную воду, взлетала над создаваемыми ею же волнами и ненадолго погружалась в них. Я катал ее большими кругами, пока она сама не сказала:

– Ты, наверное, закружился.

Мы остановились, но она не вставала.

– Хочешь, перевернусь? – обожгло разум.

Я потупился:

– Если хочешь.

– Только если ты хочешь.

Ну что ты будешь с ней делать. Из горла сипло выдавилось:

– Хочу.

Марианна перекрутилась у меня в руках. Ее глубокие глаза помутнели, заволоклись мечтательной пеленой… и конвульсивно захлопнулись. Царевну снова пронзил стыд. Но теперь она не желала идти у него на поводу. Стала его хозяйкой.

Вроде бы все, как с Антониной, но какая разница! Там мы использовали друг друга, тайком ловя запретные удовольствия. Словно воровали что-то. Вместе, но каждый для себя. Здесь хотелось дарить.

Придерживая Марианну под поясницу, я высвободил одну руку и осторожно провел по кусавшемуся пупырышками животу. Царевна вздрогнула, но не открыла глаз. Я понял это как желание продолжения. Моя ладонь принялась нежно смывать оставшуюся грязь, пальцы мелькали быстро, ласково, невесомо – впитывая ощущения, вызывая ответную дрожь, удаляя последние песчинки, находя их в самых неожиданных местах. Или не находя, если быть до конца честным. Быть нечестным с Марианной не хотелось.

– Тебе нравится? – одновременно спросили мы.

Тела дернулись от синхронно задавленного смешка. Вода колыхнулась, и взбитой волной обожгло пару сантиметров кожи на пояснице – ниже все давно привыкло и не замечало холода.

– Я все-таки первая спросила! – настояла царевна.

Наши глаза встретились. Я смотрел на нее так, как ни на кого в жизни. Просто не было таких моментов. И таких глаз. И ответа не требовалось. Мое лицо рассказало все. Больше, чем хотелось.

– Да, тебе нравится. Вижу. – Ее лицо заострилось. Темные глаза не мигали. Зрачки стали больше небосвода и глубже Вселенной. – И чувствую.

– А тебе? – глупо выхрипела моя гортань.

– И мне нравится, – с гипнотизирующей серьезностью констатировала Марианна. – Что теперь с этим делать?

Вопрос, к которому я оказался не готов. Вместо ответа руки напряглись в попытке прижать к себе сообщницу по сумасшествию, как недавно Антонину.

Марианна не позволила. Соскользнув, она встала ногами на дно.

– Теперь я тебя, – объявила царевна.

Что меня? Погладит? Покатает? Потрогает? Выгнанное с места жительства здравомыслие отказывалось подниматься в мозг.

– Помою.

– Кхм, – кашлянул я. – Уверена?

– А ты?

Я отчаянно выдохнул:

– Давай рискнем.

– Ты замерз. Отойди к берегу, где мелко.

У меня даже мысли не возникло ослушаться. Я выполнил указание с покорностью, с какой она подчинялась мне.

Пронесся перед глазами весь фильм моей жизни. До сих пор зов плоти звучал в нем лишь фоном, как музыка за кадром, пока герои мутузят друг дружку. Беспокоящий, но второстепенный фактор, придаток… нет, скорее слабенький конкурент сознания, он знал свое место. Вдруг все изменилось. Животный зов вырвался из-под присмотра и загрохотал, раскалывая царь-колокол разума. В ушах звенело так, что барабанные перепонки отказывались выполнять прямые обязанности, лишь барабаня и истошно перепоня. Иногда в мозг залетали смыслы слов, которые, оказывается, произносил рот – в ответ на другие слова, трехмерные, кривлявшиеся и разбегавшиеся при сосредоточении на них.

– …Можно?.. – спрашивало меня бездонное мироздание напрягшимся грудным голосом.

Звуки бессмысленно витали, порхали, колыхались и переплетались, на глазах перерождаясь из левого в зимнее, а из вертикального в фиолетовое. Поверженное подсознание отвечало безо всякого моего участия:

– …Да…

– …Не больно?.. – продолжало оно через много веков-мгновений, оставшихся в памяти лишь вспышками длиною в жизнь: чарующими, ослепительными, выкручивающими. Острее иглы. Жарче пламени. Волшебнее чуда.