Елизавета Дворецкая - Мост над Огненной рекой

– Вот и прекрасно! – Званцу не было нужды вникать, но звучало все очень внушительно. – Я про это сегодня же на Подоле невзначай упомяну, пусть болтают. И жене накажу, чтобы бабам своим и сестрам в великой тайне поведала, – завтра все до одного будут знать аж до самых Дорогожичей!

Пришелец из смолянских земель верхнего Днепра, Званец был силен жениной родней: у его тестя, старейшины Угора, имелось ровно десять дочерей. Причем все уже были замужем и у старших подрастали свои дочери. «Угоровы девки» славились бойкостью и сплоченностью: то, что знают они, завтра будет знать весь белый свет.

– Ну, уж коли Угоровы девки возьмутся языками чесать, точно до Переяславля дойдет! – согласилась Елинь Святославна. – А толку?

– А ты, Мстиславич, тем временем в волка превратишься!

– Это как? – Борислав приподнялся на локтях, повернулся к нему и нахмурился. – Говорю же – не могу я…

– А ты не говори! Неважно, что ты можешь или нет, важно, что об этом люди думают! Пустим слух, что ты в волка превратился и волком убежал. А волка я достану. Не жар-птица, чай.

Уразумев, о чем он ведет речь, женщины просияли, радостно закричали и сами себе зажали рты, чтобы не услышали во дворе; Ведица даже бросилась целовать Званца, и Борислав просветлел лицом. Замысел выглядел безумным, но все же давал некую надежду на успех. Тем более что ничего другого у них не было.

Стояла полночь, везде было тихо, лишь луна плыла над землей, и вода Ужи отвечала ей тысячами мигающих отблесков. В глубине Мариной рощи тлел огонек. Это место называлось Круг Черного Огня – довольно широкое пустое пространство, вытоптанное сотнями ног, а в середине – огромное пятно черной прокаленной, смешанной со старым углем и золой земли. Здесь устраивали краду – погребальный костер, отсюда Незвана потом, когда кострище остынет, собирала остатки костей умершего, обгоревшие обломки всех даров, что ему давали с собой, укладывала в горшок, который потом несли на жальник и там хоронили под курганом. Остатки золы она выметала и выгребала отсюда, пользуясь особой метлой и совком, к которым ни один человек ни за что на свете не решился бы прикоснуться, – ведь это были орудия самой Марены, до краев переполненные ее черной мертвящей силой. Незване достаточно было появиться где-нибудь с этой метлой в руках, чтобы самые сильные мужчины, вооруженные лучшими козарскими мечами, бежали от нее в страхе, – против силы Марены бессильно человеческое оружие.

Как она жалела, что не успела схватить какое-то из подобных орудий в тот давний день на Марином Кругу, в Ужицких болотах, возле погребального костра голядского воеводы Жиргаса, в земле племени голядь, где она впервые повстречала ладожскую Огнедеву, тогда еще незамужнюю! Она могла бы лишь слегка прикоснуться к Аскольдовой невесте метлой, или кочергой, или совком погребального костра – и та погибла бы, лишилась бы своей силы, умерла, не доехав до жениха! Но проклятая девка тогда оказалась проворнее – она сама схватила с крады один из топоров, который родичи дали Жиргасу с собой в дальний путь, и набросилась на Незвану. Вспоминая об этом, колдунья снова потерла плечо, где под сорочкой до сих пор скрывался шрам, и стиснула зубы, едва не шипя от злости.

И тут же засмеялась. Победы Огнедевы позади, теперь все будет по-другому. Все уже изменилось. Нерожденный ребенок пока защищает киевскую княгиню, но Незвана начала свою работу, ослабляя противницу в тех областях, которые сделались доступны ей.

И первой такой областью стал муж – князь Аскольд, после зачатия ребенка не нужный Ладу Всемирья. Незвана могла бы наслать на него губительную порчу, смертельную болезнь, но не стала делать этого сразу. Мужскую работу лучше предоставить мужчинам – и она лишь пообещала князю Мстиславу, что в случае войны он теперь легко одолеет Киев. А сама пошла в рощу и сломала на дубу ветку и бросила в воду.

– Пойду я во зелену рощу, сломлю на дубу ветку крепкую! – смеясь, творила она заговор, который отнимал мужскую силу князя Аскольда. – И как той ветке не стоять, не расти, так и ярая жила Аскольда сына Дира не восстанет, не воспрянет на женскую плоть, на белое тело! Созываю я сорок синцов, сорок игрецов, чтоб хранили мое слово сильное во веки веков!

И ворожба ее достигла слуха Матери Мертвых: мужская сила Аскольда больше не требовалась Ладу Всемирья. Но этого было недостаточно. Мало того что киевский князь не сможет больше любить свою жену, – он должен ее возненавидеть! И для этого Незвана знала множество способов. Наводить разлад между мужем и женой можно по-всякому: на шерсть с коровьего хвоста и бараньего хвоста, на траву «собачий зуб», на иглы сосновые и иглы еловые, на паутину. Подобрав два камня на перекрестке двух троп – черный и белый, – она принесла их в Круг Черного Огня, туда, где все бывшее живым уходит во власть Кощной Матери, положила на черный платок и окурила дымом горящих трав.

– Как сии камни на разных дорогах лежали, друг друга не знали, так и Дивомиле, Домагостевой дочери, с Аскольдом, Дировым сыном, в добре не жить, вместе не быть, – шептала она, отодвигая камни один от другого. – Пусть будет между ними сор да разор, ненависть да позор!

Осыпав камни пеплом сгоревших трав, она разрезала платок, завернула камни каждый в свою половину, а потом отправилась к Уже.

– Сорок синцов да сорок игрецов я призываю, им вашу судьбу злую вверяю! – провозглашала она, стоя на одном из далеко вдающихся в воду валунов, на грани стихий, и высыпая пепел трав в реку, которая должна была отнести проклятье по назначению. – Лад да покой – из дома долой, грызня да раздор – в дом! Как камни крепки, так мое слово крепко, а кто из реки всю воду вычерпает, тот мое слово своим превозможет!

И Ужа, принимая порчу, несла ее к Днепру, к порогу ненавистного дома. Лунные блики играли на поверхности воды, будто подмигивал Незване сам Князь-Уж, чье имя носила река деревлян.

На то, чтобы достать живого волка, у Званца ушло еще пять или шесть дней. Это не составило бы труда, поскольку он имел множество знакомых среди охотников, но случай требовал сохранения тайны, поэтому Званцу пришлось съездить куда-то чуть ли не к Переяславлю. А в то, что он там наплел, объясняя, для чего ему нужен живой волк – дескать, чтобы принести в жертву Яриле по особому тайному поводу, о котором он не может говорить, – Дивляна не вникала, полагаясь на его сообразительность. Тем временем приблизилось полнолуние, так что задержка оказалась даже кстати. Ведица плакала полдня, жалея о скорой разлуке с Бориславом и опасаясь, что их попытка провалится. У Аскольда, видевшего ее слезы, был мрачный вид, но его решимость непременно затеять войну с Мстиславом деревлянским оставалась крепче камня. Он даже послал людей в Ладогу, к родичам Дивляны, с предупреждением, что осенью или в начале зимы ему понадобится военная помощь. Дивляна была возмущена: ради своей вздорности он собирается отправить в битву ее родных братьев! Одно ее утешало: если ее братья во главе с Велемом будут здесь, возможно, все еще наладится. К Белотуру в Гомье Аскольд тоже послал с этой же просьбой, и Дивляна ожидала в скором времени приезда его самого. Это ожидание их подбадривало: если Белотур и не сумеет в очередной раз помирить Аскольда с Мстиславом, то во всяком случае поддержит двоюродного брата и поможет избежать большой беды.