Надежда Дубоносова - Мечты не сбываются

– Вера!

Я вздрогнула. Рядом стояла мама, зажимая нос двумя пальцами.

– Закрой дверь, запах просто невыносимый! Вся квартира хлоркой провоняет!

– Прости.

– Стой! – мама вдруг застыла, прижав руки к груди. – Слышишь?

– Что?

– Как будто ребенок плачет… Слышала? Вот только что?

– Чего-о-о? – я даже отступила от нее на шаг.

– Свят, свят, свят, – мама, обычно далекая от религиозности, перекрестилась. – Будут теперь по квартире неупокоенные души завывать. Надо батюшку звать, пусть тут все хорошенько… – она обвела гостиную озабоченным взглядом. – Вот ведь не было печали!

Я украдкой покосилась на нее. Похоже, смерть Ульяны расстраивала ее меньше, чем предстоящие расходы на священника. Не желая продолжать тему, я захлопнула дверь в гостиную.

– Я в душ.

– Ты точно не…

– Мам, тебе показалось.

– Ну да, наверно. Но вот послушай!

– Я в душ, – громко повторила я и направилась в ванную, постоянно прислушиваясь. Не может быть, чтобы нам обеим показалось. Показалось же, да – или я себе это только что придумала?

Наспех высушив волосы и натянув чистую футболку и джинсы, я поехала на встречу с Димой.

При свете дня парк, откуда он вчера забрал меня, вовсе не казался таким большим. Аллеи, редко засаженные молодыми деревьями, пустующие в середине рабочего дня лавочки и маленький пруд с мутной водой являли собой плачевную картину. Это место даже парком было не назвать – так, небольшой сквер с водохранилищем.

Дима ждал меня у той самой лавки, где я готовилась вчера ночевать. Я молча протянула ему мобильный.

– Ничего не хочешь сказать? – спросил он, глядя куда-то в сторону.

Я замерла. Что он успел узнать? И что я могу ему рассказать, не рискуя сойти за сумасшедшую?

Вспомнилась манера Лестера отвечать вопросом на вопрос.

– О чем?

– Что вчера произошло на самом деле?

– С предками поссорилась.

Я сунула руки поглубже в карманы джинсов. Как рассказать ему о том, что случилось утром? Как описать Лестера, который идеально подходит для того, чтобы его выдумал какой-нибудь чокнутый любитель аниме, и совсем не подходит для реального мира?

– И все?

– Нет.

Дима упер руки в бока – еще один жест, которого он за собой не замечает, когда недоволен. Потом вдруг притянул меня к себе. Я прижалась щекой к серебряному пентаклю на его груди. От него пахло туалетной водой и кожей – Дима был в своей неизменной косухе.

– У меня тетка умерла сегодня утром, – пробормотала я в его куртку. – Дома.

Дима крепче прижал меня к себе, точно собирался защитить от всего мира.

– Ты как?

– Нормально.

– Точно?

– Хм… – еще немного, и изображение пентакля впечатается мне в щеку навечно. – Ты меня задушишь.

– Извини, – он чуть ослабил объятья, – хочешь мороженого? Или прогуляться?

– Давай.

Возле киоска с мороженым он погладил меня по плечу так же сочувственно, как мама пару часов назад.

– Ты поэтому вчера ушла из дома?

– Нет. Я ушла, потому что она притащилась к нам.

– Значит, вчера она чувствовала себя нормально?

– Да.

– А когда она?..

– Я же сказала, сегодня утром у нас дома.

Он снова обнял меня – я еле успела отвести руку с мороженым.

– Да со мной все в порядке! И я не плюшевый мишка! Почему все жалеют меня, хотя умерла она? И ее дети, – уже тише добавила я.

– Что? Дети?

– Да.

– Поэтому ты выглядишь растерянной?

– Из-за детей, которых я видела один раз в жизни?

– Ну да, – Дима мягко развернул меня за плечи в сторону одной из затененных аллей.

Я растерянно поплелась за ним.

– Ну окей. Допустим. Растерянной. Потому что, знаешь… – «ее убили по моей вине». Нет. «Потому что существует человек, который щелчком пальцев запирает двери». Не так. Может, «потому что мир перевернулся с ног на голову, а я этого вроде как всю жизнь ждала и оказалась не готова». Да, пожалуй, это оно. – Потому что я была к этому не готова, – я шагала, задумчиво облизывая пальцы, на которых мороженого было больше, чем в стаканчике.

– К этому никогда не бываешь готов. Знаешь, когда я был маленьким, лет в семь или восемь, у меня умер дед, – начал Дима. – А сразу за ним моя любимая бабушка. Мне тогда сказали, что они уехали на небо, и я плакал три дня от обиды, что они не взяли меня с собой.

Он продолжал говорить, но я не вслушивалась. Мы брели по аллее пустого парка, Дима обнимал меня за плечи, а я спрашивала себя: что я вообще здесь делаю? Что случилось утром, и что мне обо всем этом думать? Может, просто убедить себя, что все это мне приснилось? Или что я слишком устала. Что такого не бывает. Но разве не я без конца выводила в дневнике одну и ту же фразу: «Мне душно, мне тесно в этой реальности, я задыхаюсь… точно знаю, что есть другая, а нет, значит, я вправе создать её, выдумать в своей голове»?

Раньше я страдала от того, что каждый день похож на предыдущий, и ничего вокруг не меняется – ни мир, ни люди вокруг. Говорят, каждый человек уникален – но вот они, люди, одинаково озабоченные, сосредоточенные, вечно куда-то спешат, идут мне навстречу, радуются, что закончился очередной рабочий день. Разве они не стремятся к одному и тому же – успешной учебе, успешной карьере, крепкой семье? И разве так уж плохо верить в существование иных людей, тех, кто способен щелчком пальцев запирать не запирающиеся двери, – раз остальные мне все равно не нравятся?

– Может, все это и к лучшему, – пробормотала я.

– К лучшему? Что люди умирают?

– А?

– Ты вообще слушала, что я говорил?

– Да.

Дима покачал головой.

– Вера, Вера… Что у тебя в голове?

– Видимо, что-то странное.

– Вот именно. Ты иногда самый странный человек из всех, кого я знаю. А потом раз – и снова нормальная. А потом опять что-то пишешь в своем блокнотике, и не дай Бог к тебе подойти в этот момент.

– Я, между прочим, давно уже ничего не писала, – призналась я, чувствуя, что это расстраивает меня чуть ли не больше всего, что произошло со вчерашнего дня. – Когда не пишу, мне кажется, будто я вообще ничего стоящего не делаю. Ничего по-настоящему важного. И сама ничего не стою, просто дышу воздухом вместе с другими.

Дима остановился и поцеловал меня в лоб.

– Еще напишешь. Обязательно.

– Да.

– А потом станешь великой писательницей, – он улыбнулся. – И я буду тобой гордиться.

Я почувствовала себя ребенком, которому дали конфетку, лишь бы не ревел.

– Спасибо.

– Все уже позади, – Дима обнял меня. – И скоро забудется, вот увидишь. Учебный год закончился, лафа…

– Я не хочу это забывать, – тихо возразила я. Только не Лестера. Благодаря ему впервые ирреальность оказалась так близко, и впервые ее придумала не я.

– Все плохое быстро забывается, – сказал Дима с видом умудренного жизнью профессора. – Зажжешь пару раз как надо, развеешься. У нас в универе туса на следующей неделе. Приходи.