Олег Глушкин - Призрачный остров

Людмила с любовью и обожанием смотрела только на Ефима, то ли отца в нем видела, ведь росла в интернате, родителей своих совсем не знала, то ли почитала в нем учителя, который все может объяснить. Но и самой ей было страшно даже себе признаться, какое главное и скрытное было её желание: хотелось больше всего на свете прижаться к его груди и слушать удары его сердца. Что это было: наваждение, колдовство какое-то или обычное стремление молодой девицы получить в наставники первого любовника много старше себя самой, трудно определить.

– Но ведь не такого же старого – сорок лет разницы – целая жизнь, два поколения прошли. В дедушки он тебе годится, окстись, Коза, – так говорила ей одна из давних детдомовских подруг, с которой имела неосторожность разоткровенничаться.

Согласилась тогда с подругой, сказала – да, я просто так, скучно мне с другими.

– И со мной тоже, – обиделась подруга. – Ты другое дело, ты мне как сестра, а он…

Но нельзя сказать, что уж так Людмила людей чуралась. Напротив, она была общительной и очень доверчивой девицей. Иногда Ефиму становилось страшно за ее дальнейшую судьбу, и он очень хотел защитить ее, обнять, но не как любовник, а как отец или, в данном случае, скорее даже не отец, а дедушка. И он всегда называл ее нежно – Милочка.

Вот и сейчас, слушая ее щебет, он думал, какая она все-таки доверчивая, как может легко поддаться любому обману; и хотелось ему оберечь ее от всех этих ложных приманок. В ее годы о любви надо думать, а не о местных кознях правителей. Сравнивал ее с Лизой, нет, Лиза была словно частица его самого. Никто ей не был нужен, никакая политика. А Людмила живет придуманными страстями и иллюзиями. Верит в то, что может многое изменить. В прошлом веке с такими не церемонились, да и сейчас до поры до времени терпят, доносы в папки подшивают, видео и аудиозаписи на полках складывают, копии писем в конверты кладут. Выросло непоротое поколение – проморгали власти. А теперь – повода только ждут. НЛО или Остров – не все ли равно, бараки на Колыме пустуют…Сибирь надо осваивать, не отдавать же её китайцам…

Просил ее, расскажи Милочка, лучше о своих институтских делах, или давай помечтаем вместе, как на каникулах поедем опять на то забытое всеми лесное озеро, где на опушке леса растет сладкая крупная земляника…

Она краснела и сразу же соглашалась, говорила – это были самые лучшие дни моей жизни…Лучшие у тебя еще впереди, уверял он Людмилу.

Не говорил ей, что раньше любил с Лизой на это озеро ездить. Получалось, что предавал Лизу. Но нет, ведь не было никакого предательства, смотрел, как Людмила осторожно входит в воду, сжимает плечи, почти как Лиза. И все же, какие они разные. И почему Людмилу интересует приезд проверяющих чиновников, какое нам дело до них…

А она продолжала, заглядывая ему в глаза, говорить о комиссии, о том, что сможет эта комиссия сократить налоги и даже сменить правителя, и что в городской думе уже знают имя нового правителя. И по случаю приезда комиссии во всех школах велели сшить форму, и форма эта будет не коричневого, а голубого, небесного цвета.

– Как жаль, – говорила она, вздыхая, – что мне такую форму уже не носить. О школах позаботились. А наш пединститут как всегда в загоне. Но мы сами и без них устроим праздник, готовим весенний бал-маскарад. Я уже и костюм себе придумала. Буду пророчицей! А вы придете на этот бал, Ефим Захарович?

– Приду, обещаю, если жив буду…

– Будете, будете, мы с вами еще станцуем. А к тому времени и на острове побываем. Если комиссия остров не запретит, представляете, сколько туристов к нам приедет, вот будет веселье, устроим балы на острове, там, наверное, воздух чистый; ночью, когда оттуда ветерком веет, такой аромат нежный в тело проникает, ни с какими духами не сравниться!

И без всякого перехода погрустневшим голосом сказала:

– Мне и ароматов и балов не надо – а вдруг и вправду там и есть тот свет и я там родителей своих увижу… Вот только, как я их узнаю, если никогда не видела? И фотографию единственную у меня в интернате мальчишки стащили.

И странно, она ведь тоже верит, что на острове обитают души, а может быть, и тела ушедших. Хорошо иметь мечту, пусть несбыточную. Понимаешь, что нереально все это, но хочется верить…

– Они тебя сами узнают, – успокоил ее Ефим и почему-то порадовался тому, что ведь не один он надеется на совершенно, казалось бы, необычное, почти несбыточное. Раньше никаким фантазиям не верил, а тут вдруг захотелось, чтобы и на самом деле не только его мечты о Лизе обрели реальность, но чтобы увиделась на острове Людмила со своими родителями. Ведь это так тяжело жить, не зная, кто твои отец и мать, как они выглядят, какие они. Ведь они-то Милу должны узнать. Пусть рано этот свет покинули, но дочка есть дочка. Познакомится он с ними. Лизу познакомит… Она теперь много моложе его. И у них снова будет медовый месяц, а Людмила дочкой будет и для Лизы. Вот и все проблемы решатся. Главное теперь – лодку быстрее достроить. Успеть до приезда комиссии. А то ведь могут все запретить, запрещать всегда проще, чем разрешать. Надо было не лодку затевать, а сделать обычную яхту, попробовать на яхте ночью подойти. Взялся совсем за невыполнимое занятие, так вот всю жизнь. Сам себе преграды придумывал…

И в то же время неким необъяснимым чутьем понимал – только скрытно можно к острову подойти, и если не смогли достичь его ни по воздуху, ни по воде, то остается единственный путь – под водой.

Если бы знали люди о его фантазиях и о Людмилиных, сказали бы, ну, старик сошел с ума. И не стал бы их разубеждать. Пусть живут в неверии. Без всякой надежды. Для них со смертью тела умирает всё. А души? Неужели и отец, совсем молодой, тяжело раненный осколком под Кенигсбергом, и мать, ведь тоже фактически молодая, сегодня он, Ефим, вдвое старше ее, неужели и они тоже ушли в небытие и растворились в нем навсегда. Жизнь без дорогих для тебя людей имеет ли смысл. И прав тогда Пушкин: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» И в то же время – вечная жизнь – это тоже страшно… Никакая душа не сможет выдержать столь долгих страданий…

Ночью Ефим долго не мог уснуть – все время вспоминал Лизу, первую их встречу на факультетском вечере, ее большие влажные глаза, потом тот день рождения – сразу после свадьбы, она во всем белом, в полупрозрачном свадебном платье, и охапки сирени возле дивана, дурманящий запах и сладость объятий. Потом, все заслонившая долгая болезнь после неудачных родов, выматывающая душу, запахи лекарств, бесполезные поиски домработницы, все эти унижения перед врачами и санитарками, заискивания, презенты… И то, как за большие деньги достал лекарства через общество Красного креста, и когда не хватило денег, не смог расплатиться, председательница этого общества сама заплатила. Очень душевная женщина и лицо чисто русское, широкое, глаза живые, ясные. Симпатизировала ему. Но и он, и эта женщина понимали, не время и не место. Надо было Лизу спасать. Обо всем этом думал, понимал, что все отняла эта болезнь Лизы, жалел себя, даже думал о том – какое счастье и в то же время несчастье этот брак, за пять лет любви такая расплата, и за что же такая напасть – не рожденная девочка, погубившая ее. В ушах стоит голос главврача: «Зачем вы это затеяли! Это самоубийство! Вас же предупреждали! И вот, как следствие – инсульт!» Конечно, в первую очередь сам виноват…