Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики

Младшему лейтенанту Сане Малешкину приказали спрятаться где-нибудь и не отсвечивать. Он так и сделал — спрятался где-нибудь и не отсвечивал. А потом решил на всякий случай еще и не возникать.

Когда Саня вдруг понадобился, комбат долго не мог до него докричаться.

— Ольха, Ольха, я Сосна! Да куда же ты запропастился, посмертный герой, мать твою за ногу…

Малешкин не отзывался. Ему все это надоело.

Но только вчера, когда взбесились танкисты, Саня понял, кому надоело по-настоящему. А нынче, словно в ответ на их дикую выходку, настало затишье. Врага не видно, куда двигаться — непонятно. Впервые за войну.

Оставалось сидеть и ждать, чего дальше будет.

Вдруг все без толку, и кошмар начнется по новой?

Или случится какой-нибудь окончательный, последний кошмар…

Вчера, двадцать второго июня две тысячи десятого года, усиленная танковая рота полковника Дея пошла в наступление. «Тридцатьчетверки» взревели и лихо рванули вперед. Первый взвод, назначенный в разведку боем, наткнулся на встречную разведку немцев, проскочил сквозь нее без единого выстрела, ловко увернулся от артиллерийского залпа в борт, выскочил на вражескую базу и принялся по ней кататься, закладывая крутые виражи, паля во все стороны и даже иногда в кого-то попадая. Второй и третий взводы поначалу действовали согласно намеченному плану на асимметричный охват противника, но вдруг заскучали. Через пару минут выяснилось, что воевать некому: все разбежались по кустам ловить немецкую артиллерию, нимало не заботясь общей задачей атаки. И только приданная роте батарея СУ-100 лейтенанта Беззубцева повела себя более-менее разумно. Оценив обстановку, комбат счел за лучшее рассредоточиться и затаиться вокруг своей базы, а то мало ли. Вдруг кто приедет.

Рассредоточиться у самоходов вышло, затаиться — нет. Машина Теленкова просто не двинулась с места, делая вид, что ее все это не касается. Зимин уполз за ближайший куст и там пропал. Чегничка то и дело ерзал, говоря, что здесь он плохо замаскирован, а вон там будет гораздо лучше, а вон там еще лучше. Когда он проехал мимо комбата в пятый раз, тот крикнул, что у него сейчас голова закружится. Малешкин, у которого действительно начала кружиться голова, нашел удобный тупичок, загнал в него «зверобоя» задом, сказал наводчику поставить пушку на прямой и, если враг за каким-то чертом сунется — убивать, а сам сполз на пол, приткнулся в углу и закрыл глаза.

Посреди карты стоял одинокий КВ полковника Дея. Мимо него туда-сюда носились ошалевшие немцы.

Управление боем было безнадежно потеряно.

А сегодня вдруг не случилось боя.

Пока что.

— Ольха, Ольха, я Сосна!

— Ну чего он мне сделает? — спросил Малешкин у серой темноты бронекорпуса. — Ну вот чего он мне сделает?..

— Да ничего, — отозвалась темнота голосом заряжающего Бянкина. — Но вообще… Нехорошо так, лейтенант. Люди беспокоятся.

— Люди… Здесь людей нет, — сказал наводчик Домешек. — Я, например, не встречал.

— А мы?! — удивился Бянкин.

— Так то мы. Тебя хотя бы потрогать можно. А вот, например, комбат, это какая-то ерунда, данная нам в ощущениях. Бесплотный дух, бубнящий на радиоволне.

— Мы же его видели!

— Мало ли чего мы тут видели…

— Дурак ты, Мишка, — сказал Бянкин.

— Не отрицаю, — легко согласился Домешек. — Был бы умный, пил бы сейчас холодное пиво на Дерибасовской, а не загибался тут с вами.

— Будто от тебя зависело что.

— Тоже верно, — опять согласился Домешек. — С тех пор, как началась война, ничего уже от меня не зависело. — Подумал и добавил: — А вот с тех пор, как меня убило… Хм… Кое-что зависит. Удивительный парадокс. Я вам сейчас по этому поводу расскажу один старый еврейский анекдот!..

— Ольха!!! Я Сосна!!! — надрывался комбат.

«Еще немного, и у меня уши завянут», — решил Малешкин и нажал клавишу приема.

— Сосна, я Ольха.

Несколько мгновений комбат просто тяжело дышал у него в наушниках, а затем подчеркнуто ласково осведомился:

— Что с вами, Сан Саныч? Опять воевать надоело?

— Жить надоело, — честно ответил Малешкин. — Не могу больше. Устал. Прием.

— Ты мне это брось, посмертный герой, — сказал Беззубцев. — Ух, напугал. Я уже хотел подъехать и тебя подтолкнуть немного, чтобы очнулся. Видишь кого-нибудь?.. Прием.

— Никого. Только наших. Прием.

— Вот и никто не видит. Короче, старший приказал стоять пока. Ясно? Прием.

— Да я и так стою! Хорошо стою. Они мимо пойдут, им больше некуда сунуться…

Малешкин выпалил это машинально и тут вспомнил, что ему надоело воевать и надоело жить. Оборвал себя на полуслове и сухо закончил:

— Прием.

— Ну, они тоже не дураки, — сказал комбат. — Где узкое место, там и будут ждать засады. Поэтому ты не увлекайся. Если сможешь, выпусти одного-двух на меня, прибей следующего и уходи на запасную, пока не накрыли. Вдруг у них опять в тылу гаубицы. Положат тебе снаряд на крышу…

— Не хочу! — вырвалось у Малешкина. — Хватит!

— Что?.. Чего?

— Вас понял, — сквозь зубы процедил Малешкин и отключился.

— Не дури, Сан Саныч, — миролюбиво попросил комбат. — Стой и жди.

Малешкин выдернул фишку переговорного устройства из гнезда.

— Сам видишь, новая карта, — сказал комбат. — И противник как сквозь землю провалился. Не время сейчас дурить. Что угодно может случиться. Ты же сам этого больше всех хотел! Очень тебя прошу…

Малешкин сорвал с головы шлемофон и не глядя уронил его под ноги. Здесь это было можно. Пол в машине чистенький, и весь мир вокруг чистенький, и сам ты словно только из бани. Малешкин здесь набрался привычек, немыслимых в обычной самоходной жизни.

Люк над головой сам распахнулся и встал на стопор, едва Малешкин его толкнул. Саня высунулся наружу и посмотрел назад. Там все было как обычно: на корме машины сидел маленький солдатик-пехотинец в большой, не по росту, шинели и вел наблюдение за тылом.

В тылу были холмы, и посматривать туда стоило. Саня по опыту знал, что там ничего нет, там конец света, край земли. И маленький солдатик это понимал. Но сейчас роту выбросило на незнакомую карту, и правильно комбат говорит: что угодно может случиться. Внезапный прорыв немцев из-за границы карты, например. Удар с воздуха, которого еще ни разу не было и не предвидится, но когда-то он ведь должен быть. Пускай тебе сто раз жить надоело, умирать все равно больно.

— Громыхало! — позвал Саня. — Вверх поглядывай.

— Птицы не летают, — сказал Громыхало, не оборачиваясь.

— И чего? — удивился Саня. — Они тут никогда не летают.

Из соседнего люка выбрался Домешек, уселся на броню и сказал: