Георгий Маслиёв - Путешествие за единственным «Прощай»

* * *

Наверное, каждый чувствовал себя стариком в пятнадцать лет, в двадцать, двадцать пять. Но интересно, люди чувствуют себя молодыми в старости? Это должно быть редкостью, ведь когда твоё тело полно сил, а кожа ещё гладкая, можно с лёгкостью изобразить перед зеркалом морщины на лбу, на глазах и тем самым представить себя пожилым человеком. Можно чувствовать себя стариком во время болезни, когда не можешь встать на ноги и расправить спину, когда болит горло и голос хриплый, как у курильщика со стажем. И это может показаться, даже, забавным, потому что до старости так далеко, впереди ещё вся жизнь. Но когда проводишь каждый вечер в кресле-качалке, перед тем как начать читать книгу надеваешь очки, каждый день просыпаешься и смотришь в зеркало на старую с глубокими морщинами кожу, даже в мысли и не придёт попытаться её разгладить. Почему? Потому что это может показаться глупым ребячеством, или, скорее, по той причине, что это вызовет лишь досаду и грусть. И как жить с мыслью, что каждое утро может стать для тебя последним, и в твой дом постучится тётка с косой. Страшно умирать старым, а молодым, похоже, что нет. Легко уходить, когда у тебя ещё нет сожалений о прошлом, но уже достаточно накопленной злобы на мир, предательский, несправедливый, в который ты уже практически потерял веру.

Алекс пытался почувствовать горячий пар, идущий от чая налитого в кружку. Обычно он пил кофе, но именно сейчас почему-то захотел чай. Он водил рукой над гладью кипятка смешанного с заваркой оранжевого цвета и не чувствовал ничего. Ладонь была уже красной и мокрой, однако ни намёка на тепло не было. Такая же беда обнаружилась со вкусом. Напиток касался губ, медленной струйкой проникал по пищеводу к желудку. Лишь опустошив залпом всю кружку, почувствовалось лёгкое жжение, разгоняющее импульсы по органам.

Далее экспериментировать Фримен не стал, хотя сидя на кухне, минут пять лениво поглядывал на нож, висящий на магнитной полке. Вероятно, это – либо результат того, что с ним происходит, либо причина. Лишь в одном он уверен точно, всё должно быть именно так. Ведь хоть что-то должно быть особенное в смерти? Возможно, притупление чувств и есть один из признаков.

Алекс прошёл из кухни в просторную гостиную, в которой крепко спал Кларкс, развалившись на дорогом кожаном диване, голый, лишь накрытый лёгким серым пледом. После того, как они зашли в квартиру, практически не разговаривали – чувство усталости было сильнее желания что-то обсуждать. Поэтому Алекс предложил другу устроиться на диване, а сам пошёл в душ. Вода лишь отчасти взбодрила тело и мысли, не давая погружаться в сон.

Фримен подумал, что едва ли в его гардеробе найдётся подходящая одежда для избитого голого панка, который проснувшись, несомненно, начнёт разгуливать в таком виде по квартире. Нужно предпринять какие-либо действия, дабы не допустить этого разврата. Алекс надел чёрную кожанную куртку, взял портмоне и вышел из дома.

Густой туман окутал город серебристо-молочным шарфом. Не было ничего видно в пределах двадцати-тридцати метров. Алекс поднял голову вверх: солнце было уже высоко, но густая масса не давала лучам достигнуть земли, и лишь одинокие верхушки небоскрёбов, словно копья павших воинов торчащие из-под снега, удостаивались прикосновения небесного светила. По времени должно было быть около полудня, однако непривычная для Бостона в такое время тишина не нарушалась даже звуками машин, поскольку выйдя на проезжую часть, Алекс не видел их, так же, как и не видел людей. Всё замерло. Лишь ворона, сидящая на светофорном столбе, что-то каркала о своём, глядя на одинокую фигуру, медленно и неуверенно шагающую по тротуару.

Такого Фримен не видел никогда. Всё это походило на пост апокалипсис, мир, где люди вымерли, оставив земле свои творения на долгие и долгие годы, пока природные катаклизмы не сотрут в порошок асфальтированные дороги и не съедят металлические опоры небоскрёбов. Жуткое зрелище. Алекс чуть вздрогнул и, решив не мешкать, быстро зашёл в ближайший магазин одежды.

– Эй, – позвал он, заходя в тесноватый зал, заполненный вешалками, манекенами, стеллажами и ящиками с различными вещами. – Есть кто-нибудь?

Дверь тихонько захлопнулась. Вошедший прошёл между рядов светлого помещения. На стенах висели несколько зеркал, постеров со стильно одетыми мужчинами, женщинами, и камеры в углах. В магазине никого, лишь очень тихо играет радиоприёмник через проведённые колонки, напевая очень жуткую незнакомую мелодию. В памяти одинокого покупателя невольно всплыл фильм с похожими декорациями. Лучше сейчас не думать о таком.

Взгляд поймал стоящий вдалеке манекен, точнее то, что было на него надето. «То, что нужно» – Алекс улыбнулся, быстро снимая с него вещи и запихивая их в пакет, взятый на безлюдной кассе. С этим покончено, можно уходить.

Едва пальцы коснулись ручки двери, ведущей на улицу, как сзади раздался возмущённый голос:

– Мистер, не желаете ли вы расплатиться за вещи, дабы подтвердить своё законное право владеть ими, мм?

Алекс от неожиданности дёрнулся и чуть не выронил пакет из рук, затем начал разворачиваться, произнося:

– Извините, я думал…. Что?

Ещё большее удивление настигло его, когда подойдя к кассе, он узрел сидящего на крутящемся кресле весёлого старика не очень опрятной внешности. Без сомнения это он – тот самый бомж, который сначала вывел Алекса из себя в кафе мотеля, затем танцевал на улице, грызя кукурузу и грозя пальцем. Темнокожий старичок покачивался на кресле и добродушно смеялся:

– Хе-хе, у тебя смешной вид.

Алекс был возмущён и недоумённо смотрел в глубокие карие глаза бомжа, слегка прикрытые редко пробивающейся из-под серой дырявой шапки чёлкой.

– Ну, я имею в виду, у тебя куртка на левую сторону надета.

Фримен взглянул на себя – и правда, старик не соврал. Но удивление было сильнее, и он, не став ничего с этим делать, уставился на «кассира», который беспечно улыбался и кружился на кресле. Затем бомж остановился, и, устало выдохнув, облокотился на край стола:

– Трудные дни, да? – отчего-то очень грустно и с сочувствием спросил он. – У меня такие дни тоже бывают…

Невысокий старичок поднялся с кресла и подошёл к широкому окну, глядя в пустую белоснежную улицу, продолжая говорить:

– … временами я сижу на скамейке в парке, смотрю на лужи и вижу в них своё отражение. Думаю о том, чего мне так не хватает. Душа так и просится наружу вольной птицей в неизведанные дали, – бомж очень артистично жестикулировал при каждом предложении, словно красноречивый оратор. – Знаешь, когда комок слёз подкатывает к горлу и так хочется выть. Словно одинокий волк, отбившийся от стаи. Он ведь не всегда был таким. Когда-то у него была семья, дети, но пришло время, когда они решили, что без него будет легче, и покинули его, пока он спал, прикрытый снегом и тенью деревьев. А затем, этот брошенный волк просыпается и без лишних истерик молча уходит в противоположную сторону, чтобы не быть обузой своим близким.