Антонина Морозова - Шанс выжить

Спешат часы, летят года,

Но мальчик чудь живёт всегда!

Люди чудь живут в паре вечно, когда один из пары умирает, то пара продолжает встречаться во сне так же, как и наяву. Эти люди одинаково живут и в нашем мире, и в других мирах. Они не расстаются с тем, кого любят, никогда. Изменить друг другу они не могут: их души родственны, и в крови и в сердце любовь только к данному человеку. Каждый чудь знает, где его пара. Если он одинок на Земле – это не значит, что он одинок совсем. Чудь знает, где и когда родится его любовь. Часто пара рождается у одних родителей, но они всё равно будут мужем и женой. Это не скажется на их детях, кровосмешения не происходит. Моего сына зовут Ламвай, он ещё даже и не умер. Это тот старик, что вёл когда-то группу людей чудь в дальние пещеры. Ему двести семьдесят лет, и он умрёт, чтобы родиться у Гали. Срок уже подошёл. На днях мой сын родится. Как же я ждал его, как ждал! А пока мы по-прежнему встречались каждую ночь. Мои бедные мозги, кажется, распухли от всё новой и новой информации. Я узнал, что дети, оставленные людьми чудь по пути в новые пещеры, выжили. И повзрослевшая девочка чудь родила мальчика от мужчины из этой же деревни. Но всё же её выгнали из деревни, и она погибла. А от её сына, которому сейчас, как и мне, около сорока, родилась девочка чудь, вчера буквально родилась. Мать девочки горькая пьяница, жизнь ребёнка в опасности. Мой сын настоял на том, чтобы я немедленно ехал в ту деревню и забрал девочку чудь, пока о ней не узнали люди и не забрали в дом сирот. Эту деревню я знал. Она уже и не деревня, там раньше жили лесорубы со своими семьями, а когда лес кончился, то все уехали. Остались в деревне только мужчина чудь со своей женой-алкашкой да ещё один придурковатый старик.

Я поехал первым же автобусом, девочка чудь могла погибнуть. Деревня выглядела весьма плачевно, дома разрушены почти все. Я шёл по улице опустевшей и разрушенной деревни. Надежды, что в таком месте может выжить младенец, почти не оставалось. Я заглядывал в разбитые окна, стучал палкой о ворота и заборы, нигде ни души, хоть бы где собака залаяла. Дома кончались, а вместе с ними и таяла надежда. И тогда я закричал, даже не закричал, а заорал, орал как сумасшедший и колотился в ворота последнего дома. И ворота открылись. В проёме стояла женщина в грязной одежде и с опухшим лицом, но я обрадовался ей, как родной, появилась надежда, что ребёнок ещё живой. Женщину звали Нюркой, она приняла меня за брата своего покойного мужа. Нюрка удивилась, как я узнал о смерти своего брата, ведь она никому не говорила и к ней никто не приходил. Муж умер три дня назад, и хорошо, что я приехал, теперь есть кому схоронить. Одной ей не справиться, да и ребёнок всё же грудной. Я попросил показать девочку, и мы вошли в дом. На старом столе лежал мужчина, огромные синие его глаза были неподвижны. Я подошёл к покойнику, прикрыл глаза. Да, это был определённо чудь. Гроба не было, да и откуда ему было взяться.

– А где твой ребёнок? – закричал я на Нюрку.

– Да вон он, на кровати, чего орать-то?

В этой же комнате, на грязном матрасе, завёрнутый в мужскую старую куртку лежал младенец. Я кинулся к девочке, она была жива.

«Слава богу, слава богу – бормотал я, – Счастье-то какое, жива, кровинушка ты моя». Привезённые мной пелёнки и одеяльце были очень кстати, это сын надоумил меня взять их. Девочка на вид была здорова, ручки и ножки совсем малюсенькие, но на месте. Пуповина была обрезана и перетянута ниткой.

– Нюрка, ты сама, что ли, пуповину обрезала?

– Нет, я и не помню, как рожала, спала крепко спьяну, даже не почувствовала ничего.

– А может это дитя не ты родила?

– Я, конечно, вон и кровь ещё идёт, да и беременная я была, вроде только семь месяцев. Раньше срока родилась, выживет ли, недоношенная же.

– Выживет, выживет. Но кто тебе помог родить её?

Полупьяная Нюрка покачнулась и села на стул.

– А, точно, Надя же с нами была, она, наверное, всё и сделала.

– Что за Надя? – спросил я.

– Ну, она торгует иногда у лесорубов на делянке. Привозит им хлеб, консервы, курево, ну, и водку, конечно. Пировали-то мы в вагончике у лесорубов, Надя с нами была, так я, наверно, и осталась ночевать там. Надя молодая ещё, много не пьёт. Хахаль у неё здесь работает, вот она и осталась с ним в вагончике. Но мы не просто так пировали. Всё! Закрывают последнюю делянку. Сейчас уже октябрь, до снега вывезут последние брёвна и сюда больше не поедут.

Малышка закряхтела и поёжилась.

– Нюра, ты её хоть кормила? Она, значит, родилась вечером вчера или ночью, а сейчас уже день, пора ведь её кормить-то.

Я намочил свой носовой платок водой из-под умывальника.

– Давай, вытирай грудь хорошенько, особенно сосок.

Она подчинилась, видно, характер был у неё неплохой. Малышка жадно схватила грудь женщины, два раза чмокнула и тут же выплюнула сосок, сжала малюсенькие губки и молоко вытекло из ротика.

– Что это она? Есть не хочет, что ли?

Я преодолел отвращение и попробовал молоко сам, лизнул ротик малютки. Оно было горьким.

– Ах ты, пьянь подзаборная, у тебя даже молоко-то горькое! – заорал я на Нюрку. – Давай сцеживай, что ли, может потом получше молоко станет.

Нюрка плакала от боли, но старательно сцеживала молоко. Я понимал, что Нюрку нужно покормить тоже или хотя бы вскипятить чай. Чайник был грязный, закопчённый, но он был. Я хотел разжечь огонь в камине, но хозяйка запротестовала: камин неисправен и сильно дымит.

– Как же вы жили? Чем ты мужа кормила?

– А Марик-то всегда в лесу что-то собирал и ел, а я у лесорубов попрошайничала, ну, ты понимаешь, за что они меня кормили.

– Вот дрянь, баба!

Нюрка не возражала. Во дворе я нашёл старых кирпичей, перекрыл железкой, огонь загорелся сразу. Кое-как отмыв чайник, я пошёл за водой в родник, который видел, когда обходил деревню и искал бедного младенца чудь. Поставил чайник и сходил ещё за водой с ведром, нужно ведь обмыть покойника. Чай я заварил сушёной травой душицы заготовки Марика, наверно. Аромат заваренного чая оживил и облагородил убогое жилище. Я налил Нюрке чай в ковшик и велел пить побольше. Она с удовольствием пила душистый чай.

– Ох, хорошо, – приговаривала она, – ещё бы сахарку чуток. Я пошарил в карманах. Ну вот и карамелька, обычно у меня их много в карманах, сейчас только одна оказалась. Женщина осторожно развернула фантик, держа бережно конфетку, как драгоценность. Да, она, видимо, давно сладкого не видела. С конфетой Нюрка согласилась выпить весь ковш чаю. Она напилась и откинулась на стул.

– Давай, – говорю, – немного ещё сцеди молоко, потом попробуешь дать девочке грудь снова.

Нюрку одолевал сон – хмельная ночь и горячий чай сделали своё дело. Но женщина подчинялась мне. Преодолевая сон, она сцедила немного молока, и я принёс ей ребёнка, но всё было напрасно. Малышка грудь не брала, как мы ни пытались, она выплёвывала сосок. Нюрка уснула сразу же, как только я забрал у неё ребёнка. Мысли в моей голове путались, нужно найти чем накормить младенца. У меня на руках была последняя девочка чудь, а на столе её мертвый отец. Вокруг не было никого, кто бы мог мне помочь. Я сел на кровать и стал тихонько покачивать ребёнка. Я, наверное, задремал, потому что увидел сына.